Но Асгрим отметил это лишь по старой привычке замечать любые мелочи, когда дело касается врага. Если не считать оружия противника, по-настоящему его интересовало лишь одно: то, что игреневый жеребец Златомира отличался от других коней отряда не меньше, чем его хозяин отличался от прочих седоков. Асгрим неплохо разбирался в лошадях и знал, что рыжий белогривый жеребец легко обгонит остальных коней, обойдет на корпус за пять-шесть биений сердца и вряд ли позволит сократить этот разрыв. А завладеть игреневым конем будет не так уж трудно.

К тому времени, как солнце выпуталось из крон далекого леса, Асгрим порядком растянул ремень на руках и теперь мог сбросить его в любой момент. Добежать до игреневого жеребца он сумеет за шесть-семь биений сердца. Даже если гард успеет за это время схватиться за лук, натянуть тетиву он не успеет наверняка. Еще три-четыре мгновения – и Асгрим, сдернув легкого всадника с седла, сломает ему шею. А потом сам окажется в седле – и игреневый скроется в роще прежде, чем остальные гарды успеют вымолвить: «Мьёллнир меня порази!», глядя вслед беглецу. Или что здешние воины поминают в таких случаях вместо молота Тора? Конечно, когда гарды очухаются от неожиданности, вслед Асгриму полетят копья и дроты, и тогда ему останется рассчитывать только на удачу и на прикрытие деревьев. Словом, дело оставалось за рощей, в которую можно будет нырнуть сразу после побега.

Асгрим уже пропустил несколько слишком маленьких дубовых куп, но видневшийся впереди лесок казался ему подходящим. Если он окажется подходящим и вблизи, через двести-триста шагов игреневый жеребец поменяет седока, а там…

Нынешний седок игреневого потянулся, тряхнул головой – и запел. Седобородый шикнул на Златомира, но тот лишь ненадолго понизил голос, а потом снова загорланил вовсю.

Асгрим не понимал слов, но песня была похожа на эту широкую равнину или на такое же широкое море, по которому ходят медленные валы – ленивые, но полные скрытой мощи, готовые взметнуться и сокрушить в щепы легкие хрупкие суда.

Как ни странно, седобородый больше не пытался заткнуть глотку певцу. А потом, к удивлению Асгрима, трое гардов начали вполголоса подтягивать или просто мычать себе под нос. Песня плыла над травой и цветами, взмывала над верхушками деревьев и еще выше – туда, где летали быстрокрылые ласточки, а потом еще выше – под самые облака… Златомир чуть покачивался в седле, и, запрокинув кудрявую голову, наслаждался тем, как из него выхлестывает звук.

Асгрим стиснул зубы от неожиданно прихлынувшей ненависти. Сам он не пел уже давным-давно; почти год к нему не приходили стихи и мелодии, за которые его когда-то прозвали Асгримом Звонкоголосым. Мед поэзии, оброненный Одином на землю и достающийся немногим смертным, год назад выгорел в душе старшего сына Рагнара, и незаживший ожог все еще саднил. А теперь какой-то жалкий гард ведет его на привязи за своим конем и нагло распевает, словно вдохновленный богами скальд!

Асгрим приподнял верхнюю губу в беззвучном рычании и смерил взглядом расстояние до приближающейся рощи. Осталось совсем немного, не больше восьмидесяти шагов. Скоро гард замолчит навеки, так что пусть погорланит еще, пусть даже не подозревает, что за его спиной шагает нетерпеливая смерть. Пусть не услышит ее поступи до тех пор, пока она не очутится прямо у него за спиной…

Трубный рев пронесся над полем, качнул стебли травы, выбросил из нее испуганных жаворонков.

Асгрим остановился, как вкопанный, гарды резко рванули поводья, поспешно заворачивая коней. Златомир перестал петь, остановил жеребца и быстро вынул лук из чехла – так быстро, что пленник закусил губу, обнаружив, что гард уже натянул тетиву. Харальд был прав, без устали твердя сыну побратима: нельзя недооценивать врага!