Машину припарковали на крохотной стоянке перед кафе. Виталий остался в автомобиле. Остальные стали выбираться из салона. Конвойного, по-видимому, укачало. Он был красный, осоловелый и, пока шли к входу в «Аладдин», с трудом передвигал ноги.

«Аладдин» начинался с фойе с гардеробом в углу. Дальше шел бар, за стойкой которого находилась миловидная девица в униформе. Из бара посетители попадали в зал. Все стекла в нем были наглухо задрапированы не пропускающей свет прорезиненной материей, отчего внутри невозможно было распознать, какое время суток на улице. Уловка Миши, впрочем, древняя, как сам мир, – посетители теряли чувство времени и засиживались в «Аладдине» дольше, чем планировали. Четверть зала занимала сцена, декорированная под сад. В нем было много всяких стекляшек, блестяшек и всевозможных украшений из папье-маше в виде птичек, развешанных по деревьям, а с потолка свисал серебристый полумесяц. Остальные три четверти зала были заставлены прямоугольными, крытыми малиновым сукном столами со стоявшими на них лампами с абажурами. Кроме настольных ламп, свет давали развешанные елочные гирлянды, а обклеенный осколками зеркала шар с направленным на него прожектором создавал иллюзию звездного неба. А в общем и целом кафе «Аладдин» с его мишурным блеском напоминало смесь ярмарочного балагана с планетарием.

Посетителей в этот час в зале не было, однако неизвестно для кого гремела музыка.

разухабисто пел мужской голос.

Рядом со сценой стоял невысокий плотный мужчина кавказской наружности, одетый в спортивный костюм. Мощная, накачанная шея и сломанные уши выдавали в нем бывшего борца. Он отчитывал стоявшего на возвышении хрупкого парнишку с еще по-детски нежным лицом.

– Сколько тебе раз, придурку, говорить, чтобы не гонял целый день одну и ту же кассету! – орал мужчина, держа на отлете руку с таким видом, будто собирался отвесить парню оплеуху. – Или ты не понимаешь ни хера?! Если ты такой тупой, то убирайся к гребаной матери из кафе на улицу машины мыть! Ты понял меня, идиот?!.

Бледный как полотно парень, испуганно заморгав, кивнул:

– Понял, дядя Миша, понял.

– И сделай эту долбаную музыку потише, урод! – рявкнул мужчина. – Почему я должен перекрикивать ее?!.

Парнишка метнулся к стоявшему в углу сцены усилителю, и гремевшая музыка зазвучала тише.

– Как Карабас-Барабас в своем театре кукол, – негромко сказал капитану майор и, повысив голос, позвал: – Миша!

Хозяин заведения обернулся к стоявшим у входа людям всем корпусом, ибо не мог поворачивать шею, так как на ней был фурункул, заклеенный полоской широкого лейкопластыря. Он раскинул руки и с видом радушного хозяина направился к гостям.

– Товарищ майор! Товарищ капитан! – заговорил он издали. – Опять к нам?! Ну проходите, проходите! – и, оправдываясь за хамское поведение с парнишкой, слегка смущенно сказал: – Да вот два дня не было меня, пацаны и распустились. Воспитывать приходится. Чем могу помочь?

Майор кивнул на Привольнова:

– Да «выводка» у нас сегодня по плану. Привезли место преступления показать. В комнате ничего не трогали?

– Нет, как можно! – Миша наконец-то удостоил взглядом Жорика. – Ну что, подлюка, попался? – спросил он злобно. – Натворил ты у меня делов. Всю клиентуру распугал. Дали бы мне волю, я бы тебе шею свернул.

– Я бы тебе сам свернул, – бесстрастным тоном произнес Привольнов, – только за то, что ты так с людьми разговариваешь.