– А маску? – пытал «Коломбо».

– Ну, в общественных местах, наверное, всегда. Во всяком случае, нарушений масочного режима за ним я не замечал.

– А как он носил маску? Может, как-то по-особенному?

– Да нет, как все – на подбородке.

– Вот! – просиял Константин. – Вот именно. А здесь он везде упакован в маску под самые очки, а уши затянул под шапочку. Он шапочку часто носил?

– Да нет. Не знаю, мы с ним больше в помещениях общались, а до машины он шел с непокрытой головой. Но ведь он же бежал от правосудия, поэтому и мог гриммироваться.

– Допустим. А походка? Походку он тоже сменил для конспирации? Как он ходил, вы это помните?

– Да никак.

– Что, совсем не ходил?

– Да не знаю, я не обращал внимание.

– А записи с ваших камер с ним сохранились?

– Ну да.

– Давайте посмотрим.

Мерзликин гаркнул секретутке принести материал.

– Вот, – принесла через час заказ классическая блондинка.

Райкин с нетерпением воткнул в нужное место флешку, и все замерли в ожидании чуда. Вот Штрехтенбрехт выходит из мерса, вот подходит, семеня, к парадному входу, вот он мелкими шажочками чешет по коридору…

– Костян, да у него не только походка не такая (ее же тоже можно сменить), у него и фигура не та. А фигуру за два дня не поменяешь. У того задница больше, чем плечи, а у этого наоборот. Костян, да ты гений! В аэропорту был не Брех, а Лже-Брех. Так, господин заказчик?

– Та-ак, – протянул ошеломленный Мерзликин. – Как же я сразу не заметил… А куда же этот гад дел моего Колю? И с кого мне теперь отжимать мое бабло?

– А вот это нам как раз и предстоит выяснить. А сейчас – поехали к стюардессам.

– Вот, все-таки какие сволочи все: маски на подбородке носят, а кто нормально носит, может быть потенциально опасен возможной преступной ориентацией. Никакой гражданской совести! Куда мы катимся? Как опустился мир! Как можно использовать несчастье других для своих корыстных целей! Какой регресс!

– Да не скажи, Александр. Если даже для преступных целей используется творческая жилка – значит, мы еще существуем, значит, не все потеряно, потому что еще способны думать и изобретать. «Я мыслю – значит, существую!». Просто их, этих изобретателей, надо повернуть в другую сторону.

– Коломбо, ты вроде с кучей образований, даже педагогических, а тупой, как мои кроссовки: как ты можешь повернуть преступника? Он поэтому и преступник, потому что преступил черту (даже самую малую), а значит – сломался, и обратной дороги нет. Все! Восстановлению не подлежит! Их не поворачивать, их мочить надо.

– Ох, Райкин, Райкин! – вздохнул Санек. – А что ж тогда с тобой делать, если ты у Горбушкина из шкафчика водку тиснул, а у Коласа пол- «КАМАЗа» песка к себе втихаря перетаскал. И это только то, что ты сам успел мне доложить. А уж что не успел, а уж что совсем в несознанке…

– Га-га-га! – саргументировал Райкин.

В тот вечер не удалось опросить стюардесс, чему сильно обрадовался Райкин, которого Константин «достал». Только на третий день весь летный состав готовился к рейсу и собрался в порту в полном составе. Райкин «вкалывал» на дежурстве у Горбушкина (играл в «Морской бой» с напарником до посинения), Санька вызвали на объект. Пришел только Константин. Старшая из стюардесс встретила его недружелюбно.

– Если бы не Александр Павлович, сроду бы вашими глупостями не занималась, – проворчала она и недовольно указала Константину на свободный стул. – Давайте, спрашивайте, что надо – у меня времени в обрез.

– Наши глупости интересуются вот этим пассажиром, – Константин протянул ей две фотографии: «Бреха» и «Лже-Бреха». – Он летел вашим рейсом…