А через два месяца, поздним вечером... Мы с Тунгусом спёрли бутылку коньяка со стола отмечающего день рождения начштаба начальства. Шмат сала, палку копчёной колбасы, копчёную рыбину и кастрюлю салата. Офицеры были хорошо выпивши, а источником света служили фонари на улице... Хи-хи-хи... Диверсанты мы или кто? Теней хватало... И притащили всё это богатство к себе в расположение... Где были взяты с поличным Рогожиным... Прописав нам горячих, он решил выяснить, что всё это значит:

— Ну и как вы это объясните?

— Экзамен сдаём!

— Какой, нахрен, экзамен?

— По отводу глаз... Вы же сами сказали... Что б мы вас удивили!

— Чего вы мне лепите? Это называется воровство!

— Никак нет! Экспроприация и восстановление справедливости!

— Хм... Ну, допустим, про экспроприацию я понял, а причём здесь справедливость?

Достаю из-за пазухи бутылку коньяка:

— Вот, специально для вас экспроприировали!

— Где?

— Ну, дык в штабе на столе стояла. А вдруг кто на рабочем месте напьётся, вот и забрали во избежание...

— Вы что, ухари, прямо с дня рождения майора всё утянули? — Рогожин улыбается, его нелюбовь с начальством была общеизвестна. — И никто не заметил? Хотя там же все пьяные уже, кроме бутылки перед собой ничего не видят...

— Обижаете! Брали исключительно со стола... Экзамен! Никаких шпаргалок!

— Ладно, зачёт! Но коньяк не отдам! И кастрюлю верните, где взяли... Во избежание...

Ну, а пока это святое мгновение, когда наш инструктор доволен нами — было ещё далеко... И мы постигали нелёгкую науку диверсанта: ползали в холодной грязи, стреляли, в том числе и на звук, учились ставить и снимать мины и растяжки. Особое же внимание наш истязатель, в компании со старшим прапорщиком Ивановым, уделяли рукопашке: с оружием и без, против вооружённого и безоружного противника, против превосходящего числом, на открытой местности и в тесном помещении. Ибо умение тихо умертвить врага куда важнее для дела, чем всё остальное... И вот, череда инструкторов, сменяющих друг друга, вбивала в наши головы знания, а в тела рефлексы. И над этим всем, грозной тенью, нависал главный садист и истязатель — старший лейтенант Рогожин.

Пожалуй, расскажу чуть подробнее, чтоб стало понятнее какие же они садисты! Например, метание различных предметов, совсем непредназначенных для умерщвления себе подобных. Почему не говорю о привычных ножах? А что о них говорить? И так всё понятно... Можно сказать одним словом — овладели! А вот вилки, гвозди или монеты, обычные такие монетки, которых полно в кармане любого человека, и прочий мусор! Это — да!

— Ну что же, приступим! — старший лейтенант Рогожин радостно потёр руки. — Всего двести гвоздей в ростовую мишень и всё, можете идти спать! А почему не вижу радости на лицах?

А чего тут радоваться? Ну не верю я, что этот садист может отпустить нас в восемь часов вечера. Хотя? Может он по бабам собрался? Нет! Скорее всего, он бы нас на Степаныча оставил... И, похоже, никто не верит!

— Что, не верите? И когда это я вам врал?

Никогда — это точно. Но вот не верю! Рогожин вообще мастер врать, говоря правду. Например, когда набирал нас в эту учебку. И ведь ни слова не соврал. И правду не сказал! Сволочь — одним словом!

— Не верите? Ну и ладно. Короче так, забиваете по двести гвоздей и свободны. Правила прежние: не воткнул — плюс двадцать, промазал — плюс тридцать, попал в глаз — минус пять, в голову минус один. Ха-ха-ха...

Действительно, на мишенях присутствовали красные пятна, обозначающие глаза. И в самый первый раз мы попались на эту уловку... Контур головы значительно меньше контура тела... Результат представляете? Лично я... пока сообразил... Короче, в тот раз мне пришлось метнуть две тысячи сорок два гвоздя!!! Я думал сдохну... И хотя сейчас я, вполне уверено начиная с двухсот, заканчивал на сто восемьдесят–двести сорок, а, точнее, благодаря этому, был уверен здесь какая-то гадость. Ещё и мишени стоят всего в десяти метрах! Вот чего он такой добрый? Может всё-таки по бабам?