Это были последние слова наставника, последнее его поучение. Майя запомнит их навсегда! И неужели не найдет она достаточно в себе силы, прозорливости и стойкости, чтобы пройти прямым путем, преодолеть препятствия, победить врагов, прежде всего начав с самой себя? Она не позволит с первых шагов малодушию и страху овладеть собою…

И едва возникла эта решимость, молодая девушка почувствовала прилив энергии и сердечной бодрости.

Она встала, горделиво выпрямилась и даже улыбнулась. В уме ее с поразительной ясностью отразилась величественная фигура Кассиния. Майя видела перед собою его ободрительный взор, его довольную улыбку. Она закрыла глаза, чтобы дольше сохранить в душе сияющий отблеск образа, и торжествующе улыбнулась.

«Сон? – мелькнуло у ней. – Ведь кому ни скажи, не поверят! Для иных мои рассказы – сны, для других – ложь, но для всех – невозможность и сказка… Никому не надо говорить о Кассинии. Никому, даже отцу. Скажу только, что распростилась со своими видениями навеки, пусть батюшка будет спокоен, а я в своей душе схороню воспоминание. Пусть все уверятся, что это был сон, обман воображения, мираж – Майя. Такая же Майя, как я сама, как всё на свете в этом видимом, обманном, скоропреходящем жизненном круговороте…»

Профессор Ринарди между тем, приехав в замок слишком рано по образу жизни временной госпожи аббатства, нетерпеливо ходил по картинной галерее, в десятый раз осматривая портреты рыцарей и дам баронов Рейхштейн в ожидании, пока кузина выйдет к нему.

Софья Павловна в то утро имела право подняться поздно: она слишком поздно легла накануне, несмотря на раннее возвращение домой, и вообще дурно провела ночь.

Войдя с вечера в свою спальню, она быстро разделась и, набросив пеньюар, села к письменному столу с намерением заняться своей всесветной корреспонденцией, как вдруг ее внимание было привлечено мраморной доской камина, по которой, как показалось, пробежал фосфорический огонек.

Орнаева вздрогнула и побледнела.

«Что еще?.. Чем еще он недоволен?» – мелькнуло у ней в голове.

Словно трусливый ребенок, красавица на секунду зажмурилась, отвернулась от камина и попробовала представить, что ей лишь показалось. «Отблеск свечей, какое-нибудь блестящее отражение», – уверяла она самое себя, самой себе совсем не веря.

Однако надо же посмотреть, удостовериться.

Она не ошиблась: вот оно!

К зеркальному стеклу, между башней средневековых часов и мраморной группой Лаокоона со змеями, было прислонено письмо. И письмо престранное: оно светилось, будто конверт был пропитан фосфором. Послание можно было отличить от тысяч других и увидать даже ночью.

Затаив вздох и сдерживая беспокойное биение сердца, Софья Павловна встала, взяла письмо и вскрыла конверт. Послание было написано по-французски, слогом решительным, хотя утонченным, почерком изящным и тонким, как у женщины, и вместе с тем уверенным и твердым, как у человека, привыкшего повелевать.