Я видел, как она страдает, и это повергло меня в замешательство.

– Ну что теперь поделать, похоже, уже ничего нельзя изменить, – сдался я наконец, как бы подводя итог, время было уже далеко за полночь. – Уже все решено без нас…

Я почувствовал себя неискренним, ненастоящим и, понимая, что никакими словами уже не удержать ее, опрометчиво предложил:

– Давай не будем спешить, поживем как соседи, а там посмотрим. Если хочешь, заведи с кем-нибудь роман, чтобы разобраться в себе. Расставаться ведь необязательно, мало ли как повернется жизнь.

По невесть кем прописанному сценарию я должен был произнести именно эти слова, чтобы она, пребывая на грани нервного срыва, сделала неосознанно то самое признание, которое повергло меня в глубокий шок, поначалу даже не прочувствованный, потому что сразу невозможно было такое осознать, принять и жить с этим.

– Ты меня толкнул к другому человеку! – произнесла она вздрогнувшим голосом, пытаясь совладать с собой, но тут же лицо ее перекосилось, сделалось некрасивым, жутким от нахлынувшего рыдания.

В первые мгновения, как только она сделала это признание, я как будто и не удивился, – оно повергло меня в ужас позднее, может быть, спустя лишь несколько дней, а точнее говоря, с каждым новым днем этот страх и трепет лишь усиливались, так что становилось все более невыносимым сознавать отчаяние, которое требовало какого-то выхода. Я не находил ни сил, ни здравого ума, чтобы принять сразу случившееся и смириться. Единственное, на что я был способен, – это, несмотря ни на что, одной лишь силой отчаяния попытаться все же удержать ее и тем самым еще немного отступить от края пропасти.

Именно благодаря Майе до меня стало доходить, что я не какой-то сверхважный сотрудник суперсекретной организации, кем себя возомнил, а просто ничтожный человек, не способный жить без этой женщины, которая оказалась больше всей моей жизни, во всяком случае так мне тогда представлялось. Это было похоже на взрыв со вспышкой осознания, что я не тот, кем считал себя до сих пор.

Потом, вспоминая первые дни разрыва, я отмечал про себя, что Майя находила для объяснения со мной такие слова, которые удивляли безупречной точностью, как будто она тщательно и заранее готовилась к разговору.

– Ты спала с ним? – спросил человек, который словно уже не был мной.

Меня охватила мелкая ледяная дрожь, в горле пересохло, но я непременно хотел услышать именно то, чего ужасно боялся услышать!

Она лежала, обхватив уже обеими руками грудь, будто защищалась от меня, и плечи ее мелко вздрагивали.

– Ты спала с ним?! – переспросил я тихо.

Я боялся, но хотел услышать «да».

– Да, – ответила Майя спокойно, слишком даже спокойно, и на мгновение замерла, будто сама не поверила своим словам. Но уже через секунду, как бы уносясь в свои глубины, подобно солнцу, которое, перед тем как исчезнуть за вечерним горизонтом, посылает последний прощальный луч, – она добавила внезапно презрительно-хладнокровным тоном:

– Теперь ты можешь меня убить.

«Убить? Она так и сказала: убить?»

Без сомнения, Майя сама переживала, что совершенно сбивало с толку. Как будто от нас ничего не зависело, мы лишь были орудием расчетливой, но бездушной силы. Вот почему казалось, что это не Майя признается и выносит приговор, – она лишь называет случившееся, которое, вероятно, произошло не по ее воле. Слова и чувства уже ничего не решали, не имели никакого значения.

Она лежала рядом – почти касаясь меня плечом – заплаканная, беспомощная, слабая, и всей своей неотразимой беспомощностью уничтожала меня. Я вдруг представил, как бегу за кухонным ножом, нет, за топориком, что лежит под ванной, и как она смотрит на меня страшными глазами, полными ужаса, и я вонзаю нож ей в горло, нет, топором по темени, и хлещет кровь… что это? когда? мне на миг почудилось, что все это уже было со мной…