Мы подошли к нему, он сидел на траве, взглянул на нас безумными глазами и обратился ко мне абсолютно серьезно:

– Семен, ты че тут тараканов развел?

– Андрюх, ты че, ебн…лся, какие тараканы?

– Молчи, бл…дь – зашептал мне на ухо Дима, с ним ща нельзя спорить – он видел это уже не первый раз.

Цесевич продолжил, причем, строгим тоном, которым обычно жесткие руководители разговаривают с нерадивыми подчиненными.

– Дима, ну хер ли ты зенки вывалил? Иди сюда! Садись! Давай руку!

Учитывая, что Цесевич обладал густым низким баритоном, это выглядело очень убедительно, мы даже вздрогнули и подтянулись, как новобранцы перед прапорщиком. Дима осторожно присел рядом с ним. Рассказывал потом:

– Конечно, бздел. А х…й его, дурака, знает? Укусит, бл…дь, делай потом уколы в живот!

– Мудак, в живот – это от бешенства, а наш водяры перепил, он же ща практически стерильный – проспиртован весь.

Цесевич деловито руководил Димой – как и где ему держать руку. Дима с серьезным видом сложил левую ладошку лодочкой и теперь держал ее на уровне груди Цесевича. Тот собирал вокруг себя видимых только ему насекомых, складывал их в потную ладошку Сайдинова и , время от времени, строго покрикивал, заставляя сжимать ее;

– Ты мудак, Дима? Че рот раскрыл? Разбегутся же!

Со стороны это выглядело так, как будто дети играют в песочнице, только дети были уж больно большие, нетрезвые и мизансцена к умилению не располагала.

Это действо продолжалось минут пять, пока не прибежала девушка Цесевича –Марина, по прозвищу Хрустальная Сова, фамилии ее я уже не помню. Свое прозвище она получила из-за ее когда-то участия в известной телепередаче «Что? Где? Когда?». Она привычно уже что-то заговорила ему на ухо, помогла подняться и увела в дом, где и уложила его спать. Сейчас мне это кажется очень удивительным, потому что, как я потом узнал, успокоить человека в таком состоянии – очень трудно. Сове это удалось, и слава Богу! В то время, как она уводила Цесевича, я взглянул на Диму. Он, незаметно осмотревшись, перевернул левую ладонь, как будто что-то выбрасывая, а потом еще и вытер руку о штаны. Подмигнув ему, я поинтересовался:

– Ну, чё, Дим? Выпустил? Молодец! Иди, маленький, ручки вымой!

– Ага, хер его знает, даже не могу объяснить, что за чувство. Умный ты, Семен, задним-то умом – сам бы ладошки подставлял, попробовал бы, как оно!

Вот такой был Андрей Цесевич – неудавшийся партработник, алкоголик, ныне заместитель руководителя фонда культуры «Россия».

В дверном проеме кабинета появился, наконец, деловой до невозможности Цесевич…

Он уселся за стол – реальное воплощение его юношеских мечтаний – конечно, в этих мечтах он видел себя совсем за другим столом, но, за неимением гербовой… Это был классический стол начальника среднего уровня советских времен. Упоительной буквой «Т». За короткой поперечиной буквы в старом кресле с чужого плеча, нет, наверное, правильнее будет сказать «жопы», восседал Андрюха, за приставленной к ней перпендикулярно столешницей, друг напротив друга сидели мы, изображая испуганных подчиненных, с тем выражением лиц, с которым нерадивые подчиненные ожидают разноса строгого начальника. Разговора, по законам высокой дипломатии, ни одна сторона не начинала. Мы старательно выдерживали мхатовскую паузу, понимая, какие козыри у нас на руках и что Цесевич ждет от нас информации, желательно приятной. Сидим, молчим, курим. Цесевич, смачно затянувшись так, что огонек сигареты быстро побежал к фильтру, издавая характерное потрескивание, вкусно выдохнул облако дыма, аккуратно загасил окурок в хрустальной нечистой, полной окурков пепельнице и начал издалека.