Две прилично одетые дамы, столкнувшись со мной на углу, испуганно воскликнули:

– Bon Dieu! Quel horreur!

– Mesdames, je vous remercie infiniment! – ответил я, довольный, что мой внешний вид соответствовал задуманному.

Дамы, ещё более озадаченные, на мгновение замерли и быстрым шагом перешли на другую сторону переулка, а я вошёл в подъезд и нажал круглую кнопку электрического звонка. Дверь едва приоткрылась и на меня из-под густых бровей подозрительно посмотрели тёмные глаза.

– К Его Сиятельству, – произнёс я, выпрямив спину, и стукнул каблуками грязных сапог.

– Отправляйся на кухню через двор! Похлёбка и ломоть хлеба, более не проси! – дверь захлопнулась.

На кухне весьма нелюбезно приняли повар в белейшем колпаке и фартуке, судомойка в цветном платье и вестовой в отглаженной форме с натёртой до блеска медной бляхой. Повар с судомойкой не спускали глаз, чтобы не украл продукты, а вестовой строгим взглядом давал понять, что у меня пара минут влить в себя суп и засунуть под шинель ломоть хлеба. Но к еде я не притронулся.

– Рекомендательные письма для графа! – отчеканил ледяным тоном, протянув ему конверт. – И не вздумай вскрыть, шельмец!

Его глаза вспыхнули гневом. Попытался грубо ответить, но передумал и молча удалился. Повар, узнав во мне человека не низкого происхождения, завёл приятный разговор.

– Его Сиятельство ожидает Вас, – вернулся вестовой.

Граф сидел в массивном дубовом кресле за не менее массивным столом под тёмно-зелёным сукном. Чувствовался запах рижских сигар Рутенберга.

– Здорово, братец!

От его высокой, статной фигуры веяло чем-то средневековым, рыцарским, породистым и благородным, взгляд волевой, а голос как дамасская сталь. Широко улыбнувшись, протянул мне руку.

– Вид хоть куда, а колбасой и заячьей шапкой несёт от самой двери.

– Здравия желаю, Ваше Сиятельство! Рад стараться!

– В письмах твоих спрашивают, как отношусь к событиям… На юге Каледин застрелился, потерял доверие казаков, взбунтовались. А у Корнилова ничего не получится. Дон – не место для офицерских полков. С ним мне не по пути. Не монархист он! Поведу армию на спасение Императора только с Богом в душе и опорой на союзников. А письмо тебе в Петербург не дам. Свою голову погубишь и мою в петлю. На словах же передай, не вижу пока на кого опереться, собственной организации не имею, а что у них в Петербурге не представляю.

– Еду в Тобольск спасать Их Величеств. Присоединяйтесь, граф!

– Безумец! – голос Келлера сорвался на крик. – Впрочем, в твоём возрасте поступил бы так же. С Богом! Вестовой, проводи гостя!

Моё разочарование было беспредельно, ибо тысячи офицеров пошли бы за графом до самого Тобольска, а он сидит в уютной квартире, ждёт удобного момента и помощи от союзников! Но тогда я не знал, что через неделю граф будет убит петлюровцами, захватившими Киев. С тридцатью офицерами и юнкерами он пытался пробиться из города, но на Крещатике столкнулись с петлюровцами и отступили в Михайловский монастырь. Граф приказал переодеться и скрыться в городе, сам же остался в монастыре. Но полковник Пантелеев и штабс-ротмистр Иванов отказались выполнить приказ и остались с ним. Вечером явился немецкий полковник Купфер и предложил укрыться у себя в комендатуре. Келлер согласился под давлением Пантелеева и Иванова. Но немцы для маскировки потребовали снять погоны, надеть немецкую шинель и сдать личное оружие, в том числе пожалованную Государем шашку. Граф отказался и вернулся в монастырь. Монахи уговаривали бежать по подземному ходу, но Келлер вновь отказался. С Пантелеевым и Ивановым держал оборону целую неделю. По приказу рады их конвоировали в Лукьяновскую тюрьму, а петлюровец Коновалец понёс шашку в подарок Петлюре. Но у памятника Богдану Хмельницкому на Софийской площади конвоиры выстрелили им в спину и добили штыками. Епископ Нестор Камчатский нашёл тела в морге анатомического театра и похоронил под чужими именами в Покровском монастыре.