– Пить без хозяина мы не станем, – объявил Хуммер.

Панкратов налил гостям чаю – и американец первым жадно принялся пить обжигающий напиток.

– А кстати, Панкратов, у вас имеется имя и отчество? – спросил Хуммер.

– Леонид Михайлович. Лучше просто Леонид.

– Действительно, лучше. Вам ведь еще и двадцати лет, наверное, не исполнилось?

Панкратов зарделся:

– Мне восемнадцать. Будет через месяц.

– Хорошие у вас работники в советской стране, молодые совсем.

Пронин приметил, что Хуммер как-то странно поглядывает на Панкратова. Но отогнал «античные» мысли.

– Мне с детства хорошо давались иностранные языки. Я много перевожу для товарища Чичерина.

– Я это сразу понял, – по-кошачьи растягивая слова, сказал Хуммер, отправляя в рот кусок домашнего печенья.

Но тут на лестнице послышались бодрые голоса. И в комнату, как метеор, ворвался Чичерин, а за ним – рослый красноармеец с винтовкой.

– Мои дорогие друзья! Арнольд, чертушка, прости, что заставил тебя ждать! Не всегда даже мы, дипломаты, до конца точны.

Хуммер встал ему навстречу, они обнялись и поцеловались.

– Ты, Борисов, уходи в свою комнату, – приказал Чичерин красноармейцу. – А мы здесь посидим, поговорим, прошлое вспомним. У меня неплохой рояль. Ты по-прежнему любишь Моцарта? – строго спросил он Хуммера.

– Куда деться от этой любви?

Чичерин тут же принялся что-то напевать из любимого композитора. Американец его поддержал. А Пронин не мог подпеть, не узнавал этой вещицы. Он вообще в те годы не отличался музыкальной памятью и эрудицией.

– У меня есть твой любимый ром, – сказал Хуммер, расплываясь в улыбке.

– Ты не забыл? Это трогательно. Очень трогательно, мой друг. Иван Николаевич, мы же в свое время и в Нью-Йорке, и в Лондоне гуляли, что твои купчики. Из ресторана в ресторан, из салона в салон. И о театрах не забывали, и о филармониях. Особенно, если речь шла о Моцарте. А вы любите Вольфганга Амадея?

– Да, конечно. Хотя не успел еще пополнить своего музыкального образования.

– Успеете. Какие ваши годы. Вот мой Панкратов тоже год назад в музыке почти не разбирался. Сейчас уже может отличить «Волшебную флейту» от «Женитьбы Фигаро».

Чичерин и Хуммер рассмеялись.

Бокалы уже были наполнены ромом.

Чичерин начал нечто вроде застольного спича:

– Работы сейчас много. Больше, чем нужно. Больше, чем может выдержать человек вроде меня. Я ведь уже не молод. Эх, поздновато, поздновато случилась революция. Если бы лет на пять пораньше – уж я бы дал жару! А сейчас память сужается, живот растет, сна требуется больше, а уснуть-то сложнее. Невеселая вещь – старение. Но мы пока держимся. Я считаю, есть все основания выходить на серьезные связи с Соединенными Штатами. Нет, нет, не через политиков. Через бизнес. Даже такая сволочь, как Форд, готова с нами работать. Готова, я знаю. У нас там надежные осведомители. Ваши коллеги, Иван Николаевич, – Чичерин с достоинством рассмеялся. – Поэтому мы крайне заинтересованы в дружбе с тобой Арнольд. Я – лично, как душевный твой приятель. А страна – по-особому. Потому что ты крутишься среди полезных для нас людей. И, как говорится, имеешь влияние. Ведь имеешь, не так ли?

– Не стоит преувеличивать мой вес, – скромно заметил Хуммер. – Но я, как известно, готов помогать молодой советской республике. В отличие от многих наших зубров.

– У нас и на зубров найдется дробь! – перебил его Чичерин. – Мы после гражданской войны ничего и никого не боимся. Какие уж тут страхи, когда полмира в душе за нас. Весь пролетариат за нас, все угнетенные жители колоний. Великая сила! Попробуй ее не учитывать.

– Я и не пробую. Но вот товарищ Цюрупа…