Как в кинозамедленном темпе, ещё раз повернув голову назад, понял, что находится на одном и том же месте.

Ужас-то заключался в том, что ноги по-прежнему бежали.

Это что? Переход в параллельный мир? Сон?

Когда невероятными усилиями ты пытаешься сползти с железнодорожного полотна, чтобы тебя не расчленили колеса поезда и ощущаешь, что ног нет. Нет под руками даже ваты, чтобы их сделать.

Напряжение последних мгновений вырвалось рыком огненного вулкана "БЕЗУМИЯ".

Крик вернул рассудок. Оказалось, что на пути выросла не замеченная в темноте крупная заборная сетка-рабица.

Первая попытка перелезть через неё была похожа со стороны на высокий прыжок гимнаста назад через голову. Стремительно карабкаясь наверх, он своей тяжестью загнул конец сетки против движения и, сорвавшись, не приземлился на ноги, а рухнул в снег прямо на спину.

Только со второй попытки, балансируя на гребне металлической волны, как гребец каноэ, наконец выгнул вектор движения в нужную сторону.

Гоголевская тройка, выпади ей шанс побыть в состоянии состязания с донгуаном на дистанции в ближайшие полкилометра, наверное, бы долго отпыхивалась, высунув языки и жалобно позвякивая колокольцами…

Он-то понятно, а ты-то куда, тройка?

Подрывник-смех работает без осечек и, как по палубе морского судна, покатились безногие тела в качку, после очередного нахренительного пассажа, приправленного крепким словцом и снабжённого таким, надетым на речь жестом, что некоторые хватаются друг за друга, чтобы просто вместе утонуть в этом море веселья.

Скачет конячье ржание.

В море музыки, при почти полном отсутствии света во время медленного танца, все уподобляются водорослям. Есть чудеса на свете, а сколько их во тьме. Держитесь крепче и не теряйтесь.

Будет в конце песни свет, а потом даже жар: трюх, трюх, трюх – разгорелся наш утюх. Танцуют ВСЁ.

Счастье вдруг, в тишине, постучало в двери. Верю и не верю. Здесь помню… здесь не помню.

Наполним алым ёмкости сердец, с растворённой там радостью и быкнем или бибикнем в такт.

И не собьёмся с него. И от следующей рюмы – глаз изморозью и искрой задорной.

А не желает ли этот субчик отведать фирменный супчик тёти Фимы?

Не было ещё в нашем обиходе слова "субкультура", но зато мы знали, что такое "СУПкультура".

Все нормальные хозяйки могли их готовить. Закусывайте, родненькие, закусывайте. Нам ещё ого-го…

Праздник, бухая своим размахом-разбухом, оккупирует новые территории. И вот уже в углу, в подъезде, поцелуй плющит и душит маленькую девушку, а она и не думает просить помощи.

Даже напротив, соединила рукава платья на шее у него.

Этот хирург пластический точно сделает ей операцию по изменению формы губ. Ну и ладно, лишь бы смогла она потом ими принять ещё одну рюмочку.

Песенный перебор… пережар, перекомфорт в этой тесной инфузории– кухоньке, где только и разбежаться-то можно таракану, и то препятствий столько, что только и гляди, чтобы не успели приладить на спину тапочек, порвав хитиновый камзол по швам. Но сейчас не до него.

На воздух. Как будто кричит вентилятор, крутя своими лопастями– язычищами, выталкивая всех за дверь.

А тут вдарим гитарой по песне, и она завизжит вдоль по улице. Призрачно всё в этом мире бомжующем.

Заметался гитарный взззвяк между солистами из-под корявых сучков пальцев, как нетрезвый прилипчивый официант. Истошностью вылился крик, таскаемый эхом звучной ночи по просторам околотка.

Праздник раскалился яростным вольфрамовым припёком-припевом, который выучили наизусть, и знают, что слово из песни – выкидыш, поэтому подхватывают все. И глотка песне не помеха.

Ох ни… я себе, куда мы утянули ноту своими доставучими голосами, а потом опрокинули эту высокую неконструкцию прямо в тишину.