Уехала сегодня в Арктику Нина, замороженная ультраполярным холодом отношения обожаемой дочери и оскорбленная неисчислимыми пинками и моральными пощечинами с ее стороны за эти полгода. Уехала мужественно, любя и прощая свою “цуречку”. Ледяная сосулечка дочерней души в часы прощания также обтаяла некоторым количеством слез. Это было приятно видеть. Эгоизм этого юного, внешне такого миловидного, эфирного существа уже начинал пугать, как рогатое, косматое, многокопытное чудовище.

Туда-то ехать, то-то предпринимать, так устраиваться… Какой показалось это ненужностью при взгляде на плакат, висящий над Данииловым диваном, с урной пепла и надписью: “Количество сожжений в 1-м Московском крематории”. Вот это именно и нужно мне: увеличить количество пепла. А “дух уйдет к тому, кто дал тебе дыханье”.

Уехал Алексей с матерью в Ленинград (там до 1-го будут идти “Дни Турбиных” с Аллой в роли Леночки). Не нравится мне, что приятель мой помнит и предвосхищает то, что они остановятся в лучшей из гостиниц – “Астории”. Предлагая ему очеркистские упражнения, я нарочно миновала “Асторию”. Дала: “Петропавловскую крепость”, “Острова”, “Эрмитаж”, “Петергофские фонтаны” и “Неву”. Через 7–8 лет, если дойдет до него эта тетрадь, – интересно, будет ли иметь для него “Астория”, “Форос” значение серьезных ценностей. Пока он может еще в понятие “мы хорошо живем” вкладывать паркет, люстру, возможность дорогого питания, сидеть в первых рядах театра.

Побывав у д-ра Доброва, он с оттенком жалости и брезгливости воскликнул: “Ой, как Филипп Александрович плохо живет!” – и очень удивился, когда я сказала: “Напротив, очень хорошо. Кроме своей практики и больничного дела читает философские книги, переводит Горация, импровизирует на рояле”. – “А вы не видели разве, какой у него потолок, какие все старые вещи и одежда?” – И ужасно удивился, но, кажется, задумался, когда я сказала: “Ему это все равно. Потолка он, верно, давно не замечает. Он всегда занят, поглощен даже, интересами, далекими от мещанского благополучия”.

К Машеньке (Кристенсен) приехал сын Яльмар, шестнадцать лет. Два года прожил в Норвегии. (Отец его – норвежец, и Машенька норвежская подданная.) Не похож на наших детей его возраста. Ритмичен, сдержан, спокоен, вежлив. И не мешало бы прибавить к этому лицу комсомольской удали, какая брызжет из всего существа младшего брата его, Алеши. Как не мешало бы и нашему комсомолу поскорей дорасти до европейского культурного уровня в житейском обиходе.

Смиренные профессии.

Сколько их в Малоярославце! (Думаю, что и в других уездных городишках не меньше.) Тонконогий, средних лет водонос несколько юродивого вида (Юра усмотрел в нем шизофреника). Он сам построил себе избушку из каких-то чурбаков, дранок, ржавых кусков железа, из глины и земли. Одинок. Питается исключительно хлебом (кстати, хороший тут полубелый хлеб, прекрасно выпеченный, легкий и всего на гривенник дороже черного), философски спокойный вид, тихая улыбка. Зарабатывает рублей 30–40 (когда приезжают дачники – до 60-70-ти). (“Мне довольно! Зачем больше? На хлеб хватает, и ладно”.)

Бывшая помещица – под 50 лет, с французским языком, с “благородными манерами”. Профессия – комиссионерство: что-нибудь кому- нибудь продать по чьему-нибудь поручению за 10, за 5 рублей и получить за это “куртажный” рубль.

Кроме этого, штопает, чинит и “помогает” в каких-нибудь делах хозяину дома, где занимает уголок именно по договору “помогать”. За это получает временами суп, спитой чай, стакан молока. Штопает сегодня чулок в кухне на табуретке с видом полной независимости, достоинства и светской приветливости. Тщательно причесана, с гребешками. Непонятно, каким образом ухитряется иметь опрятный вид. Одинока. Есть сестра – совсем старая – тоже где-то у “благодетелей” в углу. Живет тем, что читает по покойникам.