В это время в окнах жилых домов загорались лампы: в красных, жёлтых, зелёных абажурах. Уставшие от работы люди ужинали. Из открытых окон раздавался свист чайников, шипение масла на горячей сковороде, стук чайных ложек о фарфор, а потом всё стихало. Кухонный свет гас, жильцы расходились по своим комнатам, включали телевизоры, зажигали ночники и спускали остаток вечера на экранные события и домашнею болтовню.

В это время к Свете в гости приходил её новый мужик. После ужина они курили, потом шли в спальню, делали «свои дела» и снова курили, сидя на кухне возле красных занавесок, впуская внутрь тёплый весенний воздух вечернего города и выпуская обратно зловонный дым сигарет. Довольная Света, прибравшая к юбке хозяина вещевой палатки, где она торговала женским тряпьём, с жадностью смотрела на любовника-азербайджанца. Грузного, молчаливого, уже немолодого, с большими, выразительными, пронизывающими своей мрачностью глазами, с аккуратно подстриженной бородой, слегка сросшимися широкими бровями и грубой, немного бугристой кожей лица. Однажды Май увидел Аслана, когда из-за дождя вернулся домой раньше положенного. Азербайджанец сидел у окна на маленькой кухонной табуретке, пил кофе и курил. Завидев брата, Света в раздражении крикнула:

– Чего притащился, сказано же было не раньше девяти!

Аслан молча поманил мальчика к себе, глядя на него своими чёрными, как вороная сталь, глазами. Май подошёл и тоже молча встал напротив незнакомца. Он почувствовал, что что-то опасное, неподвластное и грубое исходит от этого большого, сильного и властного мужчины.

– Сын? – спросил Аслан низким грудным голосом.

– Какой сын… – начало было сестра.

– Молчи! С тобой разве говорю? – грозно повысив голос, рявкнул Аслан.

– Не слушай её, – обратился он к парню, – это глупый женщин. – И на его лице образовалась лукавая и жадная улыбка.

Больше мальчик с ним не встречался в стенах своего дома. Чуть позже, той же весной, Май заболел кишечным гриппом и попал в больницу. Стены инфекционного бокса представляли собой высокие окна, имеющие обзор на общий коридор и соседние палаты. В ближнем боксе лежал другой пациент, по виду ровесник Мая. Первые дни сосед не вставал с кровати, стонал, его часто рвало, а в глазах всё время блестели слёзы. Затем к нему потихоньку стало возвращаться здоровье, былые силы, а с ними и любопытство. Он стал интересоваться всем, что его окружало, и Май всё чаще и чаще замечал, как за ним подглядывает сосед, вытягивая к стеклу своё худенькое, бледненькое личико. Когда их взгляды встречались (как же Май боялся этого – выдать и свой интерес!), оба как ужаленные отворачивались и долго ещё стеснялись посмотреть в сторону друг друга. К этому несчастному, напуганному пациенту часто приходили родители и общались с ним при помощи жестов и записок через толстые стёкла больничных окон. А когда уходили, мальчик горько плакал, зарываясь лицом в подушку.

Май никого не ждал: сестра работала, мама восстанавливалась после инсульта. Даже если бы у них было время и возможность, его бы всё равно никто не навестил. Мальчик не тосковал по родным, но ему было просто скучно. Лишённый занятий, музыки, любимых комиксов и книг, он часами сидел у окна, выходившего на больничный двор, и наблюдал за скудной жизнью улицы. Ранним утром дворник подметал территорию, собирал мусор. Затем по узким дорожкам шныряли врачи, редкие посетители. В остальное время картина не менялась. Лишь тени от деревьев, лавочек, мусорных баков и кустов незаметно для глаза меняли направление.

– Что же к тебе, солнце, никто из родных не приходит? – как-то спросила медсестра, зайдя к больному в палату.