– Оленька, солнышко, рад тебя слышать. Чем занимаешься?

– Пытаюсь сохранить сестрице деньги.

– Очень интересно.

– Мне тоже. У меня к тебе вот какой вопрос. Ты был знаком с Костолевским Львом Вениаминовичем?

– Да. Но он умер. Кажется, месяц назад.

– На самом деле его убили.

– Да-да, в новостях что-то такое говорили.

– Ты его хорошо знал?

– Нет. У старика был скверный характер. Пару раз я имел с ним дело, после чего поклялся обходить его стороной.

– А что ты скажешь о его коллекции?

– Что сказать, – вздохнул Эдик. – Коллекция неплохая. Шишкин есть, Айвазовский… Маковский есть… кое-кто из авангардистов.

– То есть он серьезный коллекционер?

– Лева? Побойся бога. Он вообще не коллекционер. Коллекционер – это… это наш Градовский, не ест, не пьет, только думу думает, что и где… Ну, ты поняла. Коллекционер за любимую картину не только деньги, кровь свою до капли выкачает. А Лева так… любитель. Коллекция досталась ему от тестя, тот был каким-то партийным боссом в Министерстве культуры. Ни черта в живописи не соображал, зато цены на рынке знал хорошо. Смог привить любовь к искусству дочке, она училась в Строгановке, где и встретила Левушку. Художник из него такой же, как и коллекционер. Пользуясь покровительством тестя, он делал маленький бизнес, здесь продаст, там купит. Потом тесть умер, и он получил его картины. Это и есть его коллекция. Сам он к ней ничего существенного не прибавил. И практически ничего не продавал. В общем…

– Подожди. На что же он тогда жил?

– Вот этого не скажу. Сам диву давался. В прежние времена он числился экспертом в музее, потом вовсе нигде не работал. Могли быть какие-то сбережения, доставшиеся от тестя, но, учитывая нашу российскую историю, они должны были раз пять сгореть. Думаю, он все-таки провернул какую-то аферу, потому что как-то вдруг разбогател. То жил в обычной даче, в Дубровке, она, кстати, тоже от тестя досталась, ходил во фланелевых брюках и вдруг отгрохал особняк прямо в заповедной зоне. Ты знаешь, сколько там земля стоит? Сказать страшно. – Если уж Эдику страшно, значит, мне и знать ни к чему, чтоб по ночам не кричать. – А у него еще такой дом, каких поискать.

– И откуда на него такое богатство свалилось, ты не знаешь?

– Самому очень интересно. Коллекционеры народ мутный… В общем, последние лет пятнадцать он сидел в своем доме, практически ни с кем из наших не общался, ничего не продавал и очень редко что покупал. У меня купил две акварели. А чем он тебя заинтересовал?

Пришлось объяснить Эдику, что я делаю в доме Костолевского. На него это произвело впечатление.

– Если наследник решит продать картины…

Я обещала ему свое содействие и вновь вернулась к Костолевскому.

– На его счетах денег немного, и это здорово удивило родню. Его ведь считали миллионером.

– Чему удивляться, – вздохнул Эдик. – Коллекционеры живут тем, что постоянно что-то продают, что-то покупают. Разумеется, если нет другого источника доходов. Он ничего не продавал и не покупал. О других источниках его доходов я тоже ничего не слышал. Я уверен, лет пятнадцать назад он провернул какую-то грандиозную сделку или даже несколько сделок, разбогател и потом жил на эти деньги как рантье. Хотя знаешь, слухи о подобных сделках все равно имеют хождение среди нашего брата. Но ни о чем подобном я, признаться, не слышал. Скорее всего, тесть оставил ему килограмм камней или слитки золота, которые он благополучно перевел в наличность. Про тестя говорили, что он в Ленинградскую блокаду был в аппарате Жданова. В Питере в то время было чем поживиться. За кусок хлеба люди не только Шишкина, Рафаэля бы отдали. Имея его возможности…