Уголки губ Николая поползли вниз.

– Прошу меня извинить, Матильда Феликсовна. Я понимаю, я не подумал.

Матильда продолжала стоять напротив Николая, не делая попыток прогнать его.

– Могу заметить, что визит мой, кажется, остался незамеченным. Я шел по закулисью совершенно бесшумно.

Матильда смотрела на него снизу вверх, чуть подняв голову – она была такая миниатюрная, что едва доходила Николаю до плеча. Взгляд ее оттаял, она смотрела уже не так сурово.

На самом же деле в тот момент внутри нее все ликовало, и Матильде стоило немалых усилий, чтобы сдержаться и не повиснуть на шее у Николая, или не закружиться с ним по комнате, испытывая облегчение и почти детский непосредственный восторг.

– Все эти декорации, реквизиты… Вы, Матильда Феликсовна, должно быть, проживаете тысячи жизней, столько судеб ваших героинь… – заметил он.

Он попал точно в цель – лицо Матильды озарилось, она улыбнулась.

– Вы меня раскусили. Вот он, мой план – успеть прожить как можно больше жизней.

– Вы – лучшая! Я хочу сказать, вы танцуете. Танцуете лучше всех.

– Лучшая не я, а Леньяни.

Как бы она ни презирала Пьерину, и как бы снисходительно ни относилась к вынужденной лжи, Матильда в то же время высоко ценила честность и непредвзятость.

– Да, лучшая. Почти как Вирджиния Цукки, – вспомнив о Цукки, Матильда тепло улыбнулась… – Она, как и Вирджиния, может крутить тридцать два фуэте…

– Крутить?

– Способна исполнить.

– Фуэте?

Николай попытался изобразить нечто, отдаленно напоминающее фуэте. Вышло презабавно.

– Не так! – засмеялась Матильда.

Николай продолжал вращаться, рискуя налететь на мебель и туалетный столик, вешалки с костюмами, опрокинуть грим и подаренные букеты.

Матильда не выдержала и легко подхватила ногу Николая, силясь задать ему нужное направление. Они хохотали уже оба, продолжая дурачиться и ничуть не обращая внимания на застывшего подле ширмы казака. Наконец, Матильда разжала руки, и Николай, потеряв равновесие, повалился на пол, продолжая смеяться. Она протянула ему руку, он поднялся и оказался так же близко к ее лицу, как тем летним днем в царской палатке.

– Мы придумаем вам титул, – прошептал он глядя Матильде в глаза. Она резко отшатнулась, накинула на плечи шаль.

– Чтобы вы знали, я праправнучка княгини Красинской. У меня права на польский престол. Ваше Высочество…

– Ники.

– Что?

– Зовите меня Ники. Так меня называют близкие.

Казак у ширмы нерешительно кашлянул. Николай спохватился.

– Надеюсь, наша следующая встреча состоится как можно скорее, Матильда Феликсовна. Он поклонился. Матильда смотрела чопорно и забавно. Видимо, в ней взыграла кровь наследницы польского престола.

– Никол… Ники. Что сталось с Воронцовым?

– Я его помиловал.

Матильда ненавидела больницы, но глаз болел просто ужасно, нудящей дергающей болью, причем непрерывной. Ночью – болел прямо до слез. Фурункул вскочил аккурат над левым глазом и несколько дней подряд не давал ей покоя. Да, больно, но не настолько, чтобы идти к доктору и терпеть «больничный дух». Кухарка советовала сомнительные средства народной медицины. Мама настаивала на походе к врачу. Матильда настаивала на том, что все равно поедет кататься, и какой-то там фурункул ей не помеха. Последнее время она ездила кататься почти каждый вечер – в одиночной карете с русским кучером. Сначала – потому, что, проезжая по набережной, надеялась встретить Николая: она узнала, он любил подобные прогулки. С тех пор, как он зашел к ней после премьеры, они виделись только мельком. Проехать мимо, оказаться хотя бы на миг на расстоянии вытянутой руки – она рисовала в своем воображении эту встречу, и какое-то время это ее развлекало и утешало.