– Умойся, отдохни, Матильда, завтра приступишь к своим обязанностям, – сказал хозяин. – Встаем мы рано, в пять утра. Я разбужу. В жизни наша семья придерживаемся довольно строгих правил: все по времени, по заведенному распорядку, ему мы никогда не изменяем. Сельскохозяйственный труд тяжелый, от зари и до заката, отдохнуть будет некогда, зато он нас кормит, мы не жалуемся.

Надо же, говорит со мной, как с человеком, а не как с подопечными своей сарайки.

– Не беспокойтесь, я привычная, – успокоила я. – Как ухаживать за животными, работать в поле и огороде знаю.

– Хорошо, тогда разбужу утром, а ты пока отдохни, наберись сил, – сказал Вольфганг, закрывая дверь.

Через минуту в комнату, тихо постучав, вошла Мария, передала мне немного одежды взамен моей истрепавшейся и калоши – мои совсем стоптались, просвечивая крупными дырками. Но больше всего меня порадовал, пусть и старенький, но такой нужный в холода темно-синий ватник. Я сложила свое новое богатство и привезенные из дома вещи в шкаф. Последним на полупустую полку поместила аккуратно сложенное свое любимое белое платьице – мою связь с домом и мирной жизнью.

Завершив приготовления, я дошла до кровати и почти упала на постель, впервые за две недели заснув крепким сном.

Встав с рассветом, я впервые за все время после первой бомбежки, оккупации и отправки в Германию подошла к зеркалу. Увиденное удивило меня: лицо стало худее, узкие глаза теперь казались больше, сквозь кофту проступали острые плечи и ключицы. Но самое странное – мои кудрявые волосы. Еще совсем недавно имевшие каштаново-рыжеватый оттенок, теперь они покрылись какими-то белыми брызгами, идущими от корней и по всей длине моих пышных крючковатых прядей. Седина. В свои шестнадцать лет я начала седеть. Стараясь не думать об этом, я отвернулась от зеркала и отправилась работать в свой первый трудовой день немецкой пленной.

Вольфганг провел экскурсию по своим немалым фермерским угодьям, полям, хозпостройкам, показал дом и домашнюю скотину. Он был внимателен и терпелив. Хозяин с радостью отметил, что я быстро все схватываю и без промедления осваиваюсь. Днем меня познакомили с хозяйскими четырьмя детьми: шестилетним Гельмутом, восьмилетней Софией и четырехлетней Анной, а в кроватке сидела пухленькая и улыбающаяся полугодовалая Гретхен. Немецкие дети отнеслись ко мне так же добродушно, как и их родители, увлекли в свою игру, не желая отпускать, даже когда мне пора было приступить к другим обязанностям по дому – стирке и уборке.

За первый месяц в семье Виц я совершенно освоилась. Нормальная еда и спокойная обстановка сделали свое дело: я стала выглядеть менее истощенной, неестественная худоба проходила, появились силы работать. Только волосы продолжали седеть, и с этим ничего невозможно было поделать.

Теперь вместе со всеми я соблюдала заведенный в этой строгой католической семье распорядок, работала на совесть, привыкла следить за временем, как и мои пунктуальные практичные хозяева. Меня поразил их строгий уклад: все было подчинено традициям, заведенным, по моим предположениям, еще родителями хозяев, а, может, их бабушками и дедушками. Вольфганг и Мария много работали, приучая к труду и детей, перед каждым приемом пищи – обязательная молитва. Старшие ребятишки, кроме обязательного похода в школу, в определенные часы читали религиозную литературу, а в воскресенье, когда вся семья отправлялась на службу в церковь, то брали с собой даже полугодовалую Гретхен. Выходить в воскресенье разрешалось и мне. И хоть церковь я не посещала – не католичка, но в эти моменты я была свободна, и тратила это время, чтобы познакомиться с городом и новым для меня образом жизни среди немцев.