Это была неправда, но Рита чувствовала, что так ей удастся расположить к себе светловолосого Ивана. Еще она радовалась тому обстоятельству, что их разговор шел на французском и Мэри не понимала ни слова.

– Так вы из Ирландии? – осведомился Иван. – Но у вас, мадам, чисто парижский выговор!

– Я француженка, – ответила Рита. – А Мэри – ирландка. Мы познакомились на пароходе. Сейчас девочка ищет работу. Она хорошо умеет готовить. Скажите, не нашлось бы в вашем ресторане для нее место?

– На кухне – вряд ли. – Иван с сомнением покачал головой. – А вот в зале – вполне возможно. Два дня назад у нас ушла одна официантка, так что есть свободное место. Если хотите, я спрошу у хозяина.

– Буду вам очень признательна, – сказала Рита, послав светловолосому Ивану самую нежную из своих улыбок.

Он уже повернулся, чтобы уходить, когда она спросила:

– Да, но скажите, почему ушла эта девушка? Может, ей было здесь неуютно? К ней приставали?

– Совсем нет! – ответил Иван. – Наоборот! Она познакомилась здесь с одним состоятельным человеком, постоянным клиентом, и он сделал ей предложение. У этой истории счастливый конец. Так мне спросить хозяина?

– Обязательно! – отвечала Рита.

– Резче! Ты двигаешься так, словно вот-вот родишь! А ты должна быть на сцене как нож, как сабля! – заявил Чарли Сандоза и сам исполнил то движение, которого добивался от Риты.

Они занимались уже час. За это время она несколько раз готова была послать своего инструктора подальше, развернуться и покинуть «Лунный свет», чтобы никогда не возвращаться. Рита чувствовала себя оскорбленной. Ей, Мате Хари, говорят, что она не умеет двигаться! Ее учат каким-то азам!

Но каждый раз, когда Рита готова была сорваться, она вспоминала девушку Мэгги, которую мистер выгнал отсюда вчера после прослушивания. Женщина знала, что в сумочке у нее едва можно насчитать сотню долларов, и сдерживала свой гнев.

Если ее что-то и радовало, так аккомпаниатор Том Ковач. Этот польский еврей, прибывший в Америку пять лет назад, был настоящим виртуозом. Он улавливал любую мелодию, тут же подбирал для нее подходящий аккомпанемент, отлично держал ритм, темп и при этом сохранял неизменную невозмутимость. Рита, потрясенная его игрой, выразила удивление тем обстоятельством, что такой пианист прозябает за кулисами театра, тогда как мог бы выступать с концертами.

Том только усмехнулся и сказал:

– Вы слишком добры ко мне, миссис Рита. В Нью-Йорке много хороших исполнителей. Чтобы выступать с сольными концертами, нужно показывать действительно высокий уровень. Мне это не дано. Я знаю свое место. – Он выдал на рояле иронический пассаж, что-то вроде музыкального «ха-ха-ха».

– Так, давай в последний раз прогоним этот номер, и довольно, – скомандовал Чарли. – Только прошу, не злись, у тебя голос от этого портится. Расслабься, будь естественной.

– Как тут расслабиться, когда ты все время стоишь над душой со своим «резче!»? – возразила она.

– А ты все же попытайся, – сказал Чарли. – Ну, начали!

Она опять исполнила песенку, над которой они работали. Кажется, на этот раз ее мучитель остался доволен. Во всяком случае он не потребовал повторения.

Вместо этого Сандоза неожиданно сказал:

– Так, а теперь мы с Томом покажем тебе настоящую мелодию. Песню, по которой сейчас сходит с ума весь Нью-Йорк. Настоящий блюз! Ну-ка, Том, сыграй «Грустную девчонку».

Том заиграл, а Чарли, этот желчный, жесткий тип, вдруг запел. Голоса у него не было. Да он и не пытался его изобразить, лишь показывал Рите, как может выглядеть эта песня в устах хорошего исполнителя.

Она была очарована тем, что услышала. Это было что-то совсем новое. Ничего подобного никогда не звучало в Европе.