Очень точное определение формирования личности м. Марии дал французский православный богослов и философ Оливье Клеман[63]: «В духовной истории православия судьба матери Марии одновременно становится неким итогом и пророчеством. К. П. Победоносцев, грозный обер-прокурор Святейшего синода, в детстве учил ее (она была его любимицей) любви к ближнему вместо любви к дальнему. Она открыла, что он любил человека, а не человечество. Революционеры учили ее любви к дальнему. Революция показала, что они любили человечество, но не человека. Русское возрождение привило ей вкус к духовному, хотя, являясь революционером, она никогда не была материалистом, но это было духовное малокровие, не имевшее связи с жизнью, лишенное социально-творческой силы. Мать Мария не проповедовала, а любила. Она всегда помнила, что по-настоящему драгоценно только то, что воздает подобающую честь образу Божию в человеке. <…> Ее судьба является пророчеством о тайне Церкви и еврейского народа. В том, что христиане принимают добровольные страдания и смерть за евреев или вместе с ними, она видела приближение того эсхатологического момента, когда Ветхий Израиль откроет наконец подлинный лик Иисуса Христа и признает в Нем своего Мессию, распятого на кресте. Ее размышления об аскезе встречи и “второй евангельской заповеди” стали важнейшим вкладом в христианскую мысль нашего времени».

1916 год стал поворотным не только в творчестве, но и в личной жизни Е. Ю. Усталость и депрессия последних лет дают о себе знать. По отдельным фразам из писем к Блоку можно заключить, что она как бы находит интерес в занятиях «приземленных» и пишет ему не только о своей любви, но и сообщает о некоторых деталях этой «земной» жизни: «И виноделие мое сейчас, где я занята с 6 утра до 1 часу ночи, все нарочно» (27 августа); «И жизнь впустую идет; и эти жизненные ценности, – побрякушки какие-то» (14 октября); «… идут какие-то нелепые дела: закладываю имение, покупаю мельницу и кручусь, кручусь без конца. Всего нелепее, что вся эта чепуха называется словом “жить”» (22 ноября).

В стихах этого периода она устало спрашивала: «Как нести любовь, чужую ношу?» И сама же ответила: «Этой ночью, гневной и лихой, / Я мой груз на перекрестке брошу». Писатель Е. М. Богат, много сделавший для возрождения памяти матери Марии в СССР, сказал по этому поводу: «Трагизм неразделенной любви в том, что невозможно понять, как это пропадут даром те сокровища, которые хочешь передать другому человеку и которых, как кажется тебе, достаточно для счастья, равного которому не было на земле…»[64]

Осенью 1916 года к Елизавете Юрьевне в Анапу приезжал из действующей армии на побывку ее брат Дмитрий. Он воевал на Западном фронте. Зимой 1914–1915 гг. Дмитрий участвовал в кровопролитных боях на реке Бзуре в Польше. Атаки немцев на русские позиции были почти непрерывными, с применением отравляющих газов. Противник потерял тогда десятки тысяч своих солдат, но ни на шаг не приблизился к Варшаве. Позже Елизавета Юрьевна писала о военных настроениях этого периода: «…война все настойчивее говорила о том, что скоро ничего не будет, что мы все обнищаем, обнищаем до конца, что останется только голый человек на голой земле».