До наших дней в России сохранилась малая часть живописных работ м. Марии, да и во Франции, где прошла ее «вторая» жизнь вплоть до трагической гибели, произведения были рассеяны по храмам, частным лицам или просто потеряны, а некоторые уничтожены. Надо сказать, что литературные и художественные работы свои Елизавета Юрьевна ни в России, ни позже, уже в монашестве, во Франции никогда не подписывала. Поэтому можно надеяться, что со временем будут обнаружены какие-то дополнительные находки в запасниках музеев, фондах, частных собраниях, храмах как принадлежащие «неизвестному художнику».

За последние годы во Франции и Англии обнаружилась целая серия рисунков, вышитых икон, облачений, плащаниц, которые м. Мария создавала для своих храмов и приютов для обездоленных. Стены и окна в этих парижских храмах она расписывала сама, к сожалению, время и обстоятельства сохранили для нас только фотографии этих церквей, предметы же рассеялись по разным адресам.

Мать Мария давно погибла мученической смертью, и в неумолимой безумной сутолоке жизни, революций и войн многое окончательно стерлось из нашей памяти. Каждодневные разочарования и горечь затемняют память о вчерашних подвигах и жертвах, но мать Мария и «оттуда» продолжает свой рассказ. Более того, время высвечивает ее имя и облик особым светом, вероятно, образ ее совсем другой, не похожий на тот, который знало ее парижское окружение, и не тот, который знали в СССР. Этот образ приходит к нам из небытия через десятки лет. Да простит мне читающий эти строки, но невозможно сказать иначе: мать Мария (Скобцова) в наши дни стала и вправду востребованной.

Как не вспомнить, что мать Мария выросла во времена, когда каждая барышня из хорошей семьи знала французский или немецкий, рисовала и вышивала, пела, играла на пианино, танцевала и писала стихи в альбомы. Тогда эмансипация только начинала давать свои ростки, проявление многогранных талантов, стремление их реализовать было редкостью. Сегодня в Бахметевском архиве хранятся рисунки матери Марии, ее работы есть в Петербурге в Русском музее и музее Анны Ахматовой. Конечно, трагическая судьба матери Марии дала иную оценку и ее творческому наследию. Будет ошибкой рассматривать живопись матери Марии наряду с работами знаменитых мастеров-иконописцев, таких как Г. Круг, Д. Стелецкий, Л. Успенский, Г. Морозов… По художественному исполнению ее работы на порядок ниже – м. Мария самоучка. Но в свои «несовершенные» работы она, как и сестра Иоанна (Рейтлингер), вложила энергию своей жизни, поисков и чувств. Понимала ли она, что истинное «я» ей предстоит обрести только в Равенсбрюке?…

Общеизвестно, что м. Мария и в лагере Равенсбрюк продолжала творить и готовилась к последнему обретению себя в смерти.

Время в пути, проведенное в поиске себя, усложнялось еще и тем, что творческая среда состояла из людей вполне определенного умонастроения. «Красное колесо» уже набирало обороты, а творческая интеллигенция грезила революцией, писала манифесты и жила вполне мирскими страстями в ожидании светлого будущего. Все ждали и трубили о приближении счастья и торопились похоронить Россию. Симпатии м. Марии были на стороне левой, «прогрессивной» части общества, она вступила в партию эсеров и горячо ратовала за перемены к лучшему, но очень быстро революционная бравада стала утихать. В годы, когда брат пошел на брата, когда начались облавы и расстрелы и большевистский каток уже давил все на своем пути, она, обожженная страстью и предчувствием конца, писала об этом в стихах и письмах к Александру Блоку. Елизавета Юрьевна тяжело переживала свой развод, страдала от невзаимности, отверженности, душевного одиночества, стала посещать богословские курсы, как ей самой грезилось, ждала особого «сигнала… знака», «искала испытаний» и носила под платьем что-то вроде вериг – тяжелую свинцовую трубку. В годы начала предсмертной агонии старой России ее собственная мятущаяся душа целиком обратилась к религиозной теме, и не важно, что ее поэмы и рисунки грешат переизбытком чувств и неотделанностью.