У Блока – «Ветер, ветер на всем Божьем свете».
У Кузьминой-Караваевой – «Душу вихрями уносит…»
У Блока – конкретная гримаса революции – убийство Катьки-проститутки одним из Двенадцати.
У Кузьминой-Караваевой – сконцентрированная символика «лат и кольчуг» народа, поднимающегося на «мятеж».
У Блока – народное паясничанье: «Эх, эх, без креста!».
У Кузьминой-Караваевой – «Ты в небе снова Крест воздвиг».
Два переживания и оправдания революции:
Кузьмина-Караваева:
А. Блок:
Два наичувствительнейших человека свидетельствуют об эпохе. Но он приближается к концу земной жизни, и поэтому сил хватает только зафиксировать видение «В белом венчике из роз»:
«Кружила метель. Фонарь тускло поблескивал сквозь столбы снега. Не было ни души. Только ветер, снег, фонарь… Вдруг Блок сказал:
“Так было, когда я писал "Двенадцать". Смотрю! Христос! Я не поверил – не может быть Христос! Косой снег такой же, как сейчас.”
Он показал на вздрагивающий от ветра фонарь, на полосы снега, света и тени.
“Он идет. Я всматриваюсь – нет. Христос! К сожалению, это был Христос – и я должен был написать”»
(Из воспоминаний Н. А. Павлович).
В Дневнике Блока за 1918 г. есть авторский комментарий в ответ на услышанное мнение, что он «восхвалил» Христа:
«Разве я “восхвалил”? Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь Иисуса Христа. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный образ…» И дальше: «Религия, грязь (попы и пр.) странная мысль этих дней: не в этом дело, что красногвардейцы “недостойны” Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой».
Немужественный образ Христа… Трудно, очень трудно видеть в нем путеводителя «Двенадцати». Скорее это они Его влекут к Распятию. Или сами влекутся ко Кресту. И тогда Крест – доля, расплата, прощение. Свершение судьбы народа. Может быть, такова правда этого, казалось бы, слишком художественного образа. И Блок не мог противиться так Пероводящему.
У будущей матери Марии же звучит точное видение, знание души, сила веры, дающая мужественность в переживании роковых минут истории: «Передо мной проходят все мысли последнего времени, проверяю решения. Россия, ее Блок, последние сроки – и над всем Христос, единый, искупляющий все» («Мои встречи с Блоком»).
IV
В любви и творчестве наш христианский Бог.
Цикл «Покаяние»
В это рубежное для человечества время Елизавета Юрьевна старается понять, какой труд должна совершить ее душа, чтобы победить хаос:
Какие же жизненные реалии стояли за вылепливанием собственными руками образа Божия из комьев глины душевного хаоса? Елизавета Юрьевна начала как поэт Кузьмина-Караваева. Закончила как матушка, мать Мария, в печах Равенсбрюка. Поэзия не стала единственной формой реализации ее души. Нет, она не могла жить как поэт только: между двумя безднами – творчеством и нетворчеством, не участвуя в жизни прямо, деятельно. Не могла довольствоваться секундами уподобления себя Творцу – тем путем обретения бессмертия, который утверждался всеми романтиками всех времен. Секунды, часы, дни творчества не снимали смертельной тоски вне их. Ей надо было (вся плоть ее существа, до крови требовала этого) всю земную жизнь сделать нетленной, найти тайну вечной жизни. Поэтому Елизавета Юрьевна так хочет обнажить свой дух, чтобы не осталось никаких иллюзий и внешних причин для его бессмертия.