– В делах государства, – сказал Цебулька, – трудно этому помочь, когда так сложилось, но где идёт речь о жене, кому какое дело до этого? Королю не могут запретить жениться.

– О! О! – прервал Ягайлло. – Это мудрые люди, если сами не смогут, пошлют в Рим, если оттуда старый папа кивнёт мне, должен молчать, а он мне нужен, потому что без него я бы этих монахов крестоносных не смял.

Он начал крутить головой. Цебулька молчал.

– Витовт мне желает добра, – прибавил он, – и я люблю его, как родного, но этим монахам он даёт распоряжаться собой, и теперь им помогает против меня и поддерживает с ними дружбу…

Посол немного смешался, потому что чувствовал справедливость этих упрёков, но должен был защищать своего пана.

– Милостивый король, – сказал он, – князь Витовт не ссорится с крестоносцами, но дружить с ними не может. Он помнит, что сам от них вытерпел.

– Они враги и останутся ими, хоть пресмыкаются перед нами, – добросил Ягайлло, – и для меня враг тот, кто держится с ними.

Цебулька хотел перевести разговор на другую тему, потому что он стал слишком щепетильным; он снова заговорил о Соньке, чтобы не дать королю говорить о крестоносцах.

Ему это удалось, и Ягайлло сразу повеселел.

– Что же мне отнести моему пану в ответ? – спросил он.

– Подожди до утра, – сказал король, подумав. – Езжай со мной в Краков, там получишь ответ. Русинка мне лучше других улыбается, потому что это своя… как моя мать была, и с ней легче, чем с этими немками, для которых надо волосы мазать и шелка надевать…

Его повторно прервал вздох.

– Иди спать, Цебулька, потому что и у меня уже глаза слипаются… и никому не говори о Соньке.

Так они расстались.

Назавтра, хоть объявлена была охота в лесу, встав с утра, а скорее, проснувшись, потому что, не вставая с кровати, Ягайлло, как обычно, нежился в ней, он приказал приготовиться, чтобы ехать в Краков.

Жаль королю было леса, потому что города и жизни в нём не любил, а в замке без радости закрывался; он ехал грустный, но уже эта красавица русинка была у него в голове. Чем более молодой Цебулька её описывал, тем более жадным был на этот кусочек старик.

Однако он всю дорогу думал, как поговорит о том с панами.

Они его в целом отговаривали от позднего брака, на котором он упорно настаивал; а с духовными лицами и своими баронами пререкаться не любил и не умел. Они всегда его побеждали и красноречием, и упорным настоянием на своём.

Больше других он боялся Збышка из Олесницы, который с того времени, как ему под Грюнвальдом спас жизнь, стал его любимцем, а из любимца грозился быть паном. Этому ничего не стоило сказать правду, хоть неприятную, королю, ни одной его слабости никогда не потакал, бросал её ему в глаза, и ничем не давал себя подкупить.

Ягайлло часто на него гневался, отправлял, надувшись, но вскоре потом звал и прощал.

Упрекали короля в слабости; он, действительно, не имел Витовтовой силы и энергии, но имел христианское сердце, способное просить прощения у обиженного и признать свою ошибку.

Ягайлло дал доказательства этой добродетели, когда сам поехал к резко переведённому из Кракова в Познань, под предлогом ослабления власти, епископу Петру Вышу, когда тот был на смертном одре, просить, чтобы забыл вину.

Чем более послушным был король, тем больше преобладания получали над ним люди, подобные Збигневу из Олесницы.

Прибывш в Краков, нетерпеливый Ягайлло сразу послал в приход Св. Флориана за Збигневом.

Был это уже в глазах всех будущий епископ Краковский, хотя до сей поры эту столицу занимал Войцех Ястжебец. Ожидали смерти первого польского примаса в Гнезне, чтобы поместить Збышка в Кракове или Гнезне.