– Господа, господа, будьте же благоразумны! – Мадам попыталась вмешаться, но Луис уже разбежался и прыгнул. Мелькнули тощие, с узловатыми коленями ноги, и художник, перемахнув через вытянутые руки приятелей, с грохотом приземлился на пол. Удар был столь силен, что с потолка посыпалась труха, но художник только отряхнул колени и с победным видом оглядел зал. Часть сидевших за столиками клиентов разразилась приветственными криками, остальные только ухмылялись в тарелки и кружки с элем.

– Да здравствует П.Р.Б.! – выкрикнул Россетти, отбрасывая с глаз темные вьющиеся волосы, и Сайлас невольно поморщился – не потому, что вообще не любил шум, а потому, что не был посвящен в тайну этих букв, и это его раздражало. Что за П.Р.Б. такое? Чьи-то инициалы?.. Сокращенное название какой-то группы?

– Да здравствует П.Р.Б.!!! – в две глотки заревели Фрост и Милле, подхватывая этот странный клич, и Луис тотчас запел «Марсельезу»:

– Вперед, сыны отчизны!..

– Настал ваш славы час! – хором вторили Милле и Россетти.

– Еще не настал! – рявкнула Мадам таким грозным басом, что в баре задребезжали кружки, а художники притихли. – Не настал, – повторила она чуть тише. – И кстати, не о ваших ли художествах говорилось на прошлой неделе в разгромной статье в «Таймс»?

– Это нечестно! Удар ниже пояса! – загалдели художники. – Вот увидите, дорогая Дель… дорогая Мадам, наш день еще придет!..

Кое-кто из сидевших за столиками захихикал, но Сайлас оставался спокойным. Глядя на художников – молодых парней, каждый из которых был лет на десять моложе его, он думал о той бурлящей энергии, о той бьющей через край жизненной силе, какой он сам никогда не обладал. Ему приходилось видеть, как в поисках «сногсшибательной натуры», как они выражались, трое художников брали друг друга за руки и, заняв таким образом всю ширину тротуара, медленно двигались вперед, не пропуская ни одной миловидной женщины. В такие минуты Сайлас завидовал им черной завистью. Быть может, стань он в свое время студентом-медиком, и у него были бы такие же друзья, но…

Ему не потребовалось особо прислушиваться, чтобы уловить фрагменты разговора трех друзей:

– Мы прошли всю Тотнем-корт-роуд… Ни одной подходящей! Как, скажите, на милость, я смогу закончить свою «Возлюбленную Гижмара», если у меня не будет по-настоящему сногсшибательной натуры?

– Все лучше, чем обшаривать притоны в поисках пташек, похожих на Мэд…

– А взять, к примеру, этого «кривошеего, рыжего, хнычущего мальчишку»…13

– Ради всего святого, не напоминай мне об этой дурацкой статье…

– Но, Джонни, все знают, каков этот Диккенс на самом деле… – попытался утешить приятеля Фрост.

– Болван, сущий болван! И надутый индюк к тому же… Все трое захохотали, и Сайлас подумал: может, стоит все же заговорить с ними и попытаться продать им чучело ласточки, котенка или какой-нибудь череп, чтобы они могли использовать его в качестве «характерной детали» для очередного шедевра? В последнее время он слишком много занимался сросшимися щенками и продал совсем мало украшений из крыльев бабочек, в результате чего у него накопились кое-какие долги.

– Глядите, это же наш Кадавр!.. – внезапно воскликнул Россетти, и Сайлас счел необходимым обернуться. Перегородка между кабинками представляла собой решетку из толстых деревянных реек, в промежутки между которыми было отлично видно всех троих. Сухо кивнув в ответ, Сайлас слегка приподнял бокал в знак приветствия.

– Простите его невоспитанность, – сказал Луис, вставая коленями на скамью и перегибаясь через перегородку, так что его лицо повисло в воздухе над головой Сайласа. Сегодня художник был еще больше похож на вампира: волосы блестели от помады, а бледная кожа в полутьме таверны выглядела какой-то синюшной. – Габриэль, ты просто свинья! Думаю, тебе бы не понравилось, если бы кто-то называл тебя так, как ты только что назвал нашего, гм-м… друга Сайласа.