Он сделал глубокий вдох, справляясь с неизвестно откуда накатившей тошнотой.

– Я слышал, вы были хорошей парой... – Китаец старался не глядеть на Лену.

Но услышать очередной ее всхлип висевшая между ними стеклянная стена не помешала. Эта стена не давала доступа к правде, к признанию или покаянию, а вот всхлипы и всякие нелепые слова она охотно пропускала. «Не позавидуешь психотерапевтам. Правильно, что за границей их сеансы так дорого стоят».

Тихие, протяжные подвывания свободно достигали ушей Танина. Он был подавлен и смущен. «Может, у нее расстройство психики? Неудивительно».

– Каким образом пистолет попал вам в руки? Вы хотели убить вашего мужа? – громко спросил он.

– Нет! – выкрикнула Лена и снова затряслась в плаче, который набирал обороты с каждой секундой.

– Вы дружно жили?

– Да.

– Хорошо. – Танин перевел дыхание и, повернув голову, встретился глазами с Бухманом. – Он не изменял вам?

– Нет! – так же ожесточенно крикнула Лена.

– А вы ему?

Лена резко покачала головой из стороны в сторону.

– У вас был брачный контракт? – неумолимо наседал Танин.

– Да, да, да. – Лена тряслась, как в лихорадке.

Было не понять, плачет она или смеется. Лицо ее разрывалось от судорог и кривых усмешек.

– Что вы получите согласно ему? – Танин старался говорить холодно и спокойно – он ничего не мог противопоставить истерическим конвульсиям этой полубезумной женщины кроме отстраненной деловитости и ледяного интереса.

Подобное «хирургическое вмешательство» дало кое-какие плоды.

– Все.

– Если мы не докажем ее невиновность, – шепнул Китайцу Бухман, – она ничего не получит.

– То есть вы становитесь абсолютной наследницей? – Китаец толкнул под столом ногу Бухмана.

– Да, – внезапно одеревеневшими губами проговорила она с таким трудом и усилием, точно вытолкнула это недозрелое слово-плод из самой утробы.

– А в случае развода?

– Я невиновна! – с надломом воскликнула она.

– Я вам верю, – Танин призвал все свое самообладание, – но мне необходимо знать – знать, чтобы помочь вам, – что вы получили бы в случае развода.

Лена прекратила плакать и настороженно, если не враждебно посмотрела на Танина, словно он принуждал ее сознаться в каком-то постыдном поступке. Выражение ее бледного, осунувшегося лица стало еще более тоскливым и напряженным. «Если эта заезженная пластинка и дальше будет крутиться, я буду бессилен что-либо сделать», – грустно заключил он.

– Свидание закончено, – монотонно произнес охранник и направился к Лене, чтобы увести ее.

– Послушай, друг, – Китаец привстал, обращаясь к охраннику, – дай еще одну минуту, я тебя прошу.

– Видали мы таких друзей, – пробурчал охранник, но отошел в сторону.

– Ручку и бумагу, быстро, – негромко, чтобы не слышал охранник, скомандовал Танин, наклоняясь к уху Бухмана.

Тот не стал интересоваться зачем, просто открыл «дипломат» и положил перед Китайцем блокнот и «Паркер» с золотым пером.

Танин быстро написал на чистом листе несколько слов и повернул блокнот так, чтобы Монахова могла прочесть написанное. Он напряженно вглядывался в ее глаза, которые скользили по бумаге, и ждал ее реакции. Лена подняла голову, но дальше не последовало никакой реакции.

«Если она не ответит, – решил Китаец, – я брошу это дохлое дело, и пусть Игорь распутывается сам как хочет». Монахова продолжала молча глядеть на Танина, но в глазах ее была какая-то беззвучная просьба. Тут он понял, в чем дело, вырвал из блокнота лист, на котором писал, и разорвал его пополам, потом сложил разорванные половинки вместе и снова разорвал, и так до тех пор, пока от листка не остались клочки размером не больше десятикопеечной монеты. Он скомкал их в кулаке и сунул в карман пиджака.