Помню до сих пор гладиолусы, из-за которых мне почти ничего не было видно, только расчерченный мелом, едва подсохший после вчерашнего дождика асфальт перед школой.

Моя первая учительница, спокойная и строгая, Анна Евгеньевна. Наш класс был ее последним набором. Потом она собиралась на заслуженный отдых. Седые волосы, зачесанные в тугой пучок. Старомодные роговые очки. Негромкий, хорошо поставленный голос. Когда класс начинал шуметь, она говорила еще тише. А иногда посреди урока математики, отвернувшись к окну, начинала читать нам Пушкина или Фета. И мы, завороженные, замолкали.

Я была твердой хорошисткой. Никогда не входила в число «звездочек», но и тройки, а тем более двойки, хватала очень редко. Может еще потому, что знала – за каждую из них меня ждет порка отцовским ремнем.

Однажды я попыталась, как многие мои одноклассники, исправить в дневнике «тройку» на «пятерку». И, конечно же, тут же была поймана с поличным отцом. Он снова высек меня ремнем по пятой точке, уложив к себе на колени. Я стискивала зубы, чтобы не разреветься. Мама тихо плакала в соседней комнате, где отец закрыл ее, чтобы не мешала. Багровые рубцы не заживали неделю. Каждый раз, когда я садилась, я вспоминала, чего стоит ложь.

Друзей я заводила тяжело. Может, была не слишком общительной, может, сказывался тяжелый характер, доставшийся от отца – упрямый, жесткий и прямой. Я не умела ни перед кем лебезить, всегда говорила правду в лоб. Не терпела обмана и подстав, не хотела ни с кем «дружить против кого-то». С мальчишками мне было проще, а вот девочки меня не слишком жаловали. И чем старше мы были, тем напряженнее становились отношения с одноклассницами.

Моим закадычным другом был Сережка Молчанов. Мы жили в одном доме и с первого класса каждое утро встречались у подъезда. А после уроков вместе лазали по деревьям и трубам, сваленным около котельной во дворе, таскали котлеты щенкам дворовой собаки Жульки, пригретой доброй дворничихой тетей Марусей, весной тайком от родителей уезжали на пригородной электричке до ближайшей лесополосы, рвали подснежники и продавали их по двадцать рублей у автобусной остановки.

Правда, наш бизнес однажды был жестоко пресечен, когда нас забрал в участок патруль ППС. Когда я сказала свою фамилию – Раменская, дежурный тут же позвонил моему отцу.

И опять я неделю шипела сквозь зубы от боли, когда садилась.

Сережка тогда впервые увидел, как я побледнела, когда за нами приехал мой отец, и почувствовал, какой леденящий ужас меня охватил. Взял за руку и сказал, что если бы был взрослым, я бы ничего с ним не боялась.

Кроме Сереги друзей у меня не было. А вот врагов хватало. Злейшей моей «врагиней» была Светочка Крайнева, дочка завуча нашей школы, противной визглявой исторички Эльвиры Эдуардовны, которая имела прозвище «Швабра» за совершенно невероятный начес на голове. Светочка была под стать своей мамаше – такая же писклявая, вредная и вечно сующая свой нос во все дырки ябеда.

Пока наше детское сознание, не замутненное гормонами, было сосредоточено только на том, с кем ты пополам съедал яблоко, распиленное линейкой, и для кого отпрашивался в туалет под конец урока, чтобы занять очередь в буфете за пирожками, все было не так плохо. В школе я не ощущала тяжелой давящей власти отца и дышала свободно.

Но после прощания с начальной школой все резко изменилось. За лето девочки повзрослели и начали потихоньку понимать свое отличие от мальчиков. И по закону подлости Светочка, вдруг осознавшая себя первой красавицей, обратила свой благосклонный взор на моего друга Серегу.