– Безусловно, могу ошибаться в деталях, – ответил я после раздумья. – Но сам факт имел место. В Багдаде о нём помнят. И не мудрено: много шума наделал. Что же с того, что Коран запрещает пить хмельные напитки? Коран не велит правоверному быть гневным, а велит быть милосердным, но сколько крови людской пролили называющие себя приверженцами ислама? Реки! Такие, что всего забвения Прошлого не хватит, чтобы их скрыть. Сам же Хумим говорил, что сура о запрете вина – для тех, кто характером слаб и владеть собой, опьянев, не умеет. А он – умеет. К тому же пьёт мало. Вреда от этого нет.

И ещё – прошу обратить внимание: я не делаю выводов. Я просто рассказываю.

Не двигайся, – сказал человек Бэнсону. – Я перетащу тебя в тень. Здесь слишком солнце палит.

До странности цепкими и сильными оказались руки у небольшого, в общем-то, человека. Накрутив на правую кисть ворот Бэнсоновой куртки, он крепко упёрся пятками в землю, осторожно, медленно сдвинул массивное тело и поволок, пятясь задом. Он не помогал себе второй рукой, – левая ладонь его придерживала разбитую голову Бэнсона.

Въехали под сень крайних на поляне деревьев, протянулись чуть дальше, в сторону от тропы. Здесь человек в коричневом балахоне повернул Бэнсона на бок и закрепил его в таком положении рогатой палкой, приставленной со спины.

– Тебя может стошнить, – сказал он, приблизив лицо к глазам Носорога. – Не скатись на спину, – захлебнёшься. Двигаться сможешь не скоро. Слышишь меня? Если да – прикрой глаза.

Бэнсон сомкнул и развёл непослушные веки.

– Хорошо. Я вернусь к тебе. А сейчас мне нужно бежать. Догнать я их не успею, с этим придётся смириться. Главное сейчас – убедиться, что ушли они к дороге и к порту, а не метнулись петлёй по лесу. Я побегу. Пока трава примята да птицы распуганы. Ты лежи здесь и помни: я непременно вернусь.

Носорог отчаянным усилием разлепил спёкшиеся в клейкой солёности губы, отпустил подбородок.

– Что? – ухватил монах это движение внимательным взглядом. Почти вплотную приблизил лицо.

– Фут… ляр… – прошептал Бэнсон, пересиливая боль от бьющих в затылок огненных молотов.

Человек в капюшоне замер на миг, бросил взгляд на покинутую поляну. Снова склонился и задал самый уместный вопрос – не о том, что за футляр, какого размера, где оставался, – а спросил тревожно и быстро:

– Что в нём?

– Ар… балет.

Тень легла на худое лицо.

– Вот это уже скверно.

Монах выпрямился, плавно шагнул. Беззвучно мелькнуло и впрыгнуло в руку жёлтое тело железной змеи. Левой рукой он сдавил ткань балахона у пояса и быстрым рывком подтянул его кверху, протягивая под поясной верёвкой. Ноги спереди открылись до середины голеней. И монах побежал.

Он нёсся пригнувшись; прыгал пружинисто, длинно, развернувшись чуть боком, и каждый следующий прыжок уводил чуть в сторону. Влево – вправо, влево – вправо. Для того, кто готовил бы прицельный выстрел, он вёл себя очень плохо.

Поглядеть со стороны – резвится бегущий по лесу подросток в длинном плаще с капюшоном. Вот только двигается слишком быстро для игры. Да посверкивает на уровне пояса недлинная жёлтая лента, один конец – в правой руке, второй – в левой.

Вдруг взгляд его что-то схватил, и мгновенно монах растворился, спрыгнул с тропы. То и дело оглядываясь на толстый ствол стоящего у тропы дерева, он описал широкий круг, обошёл дерево и встал на тропу с другой стороны. Постоял, огляделся. Сказал сам себе:

– Нет, не для засады. Просто хотят задержать. И пути не меняют. В порт ушли, несомненно.

Повернулся, спрятал клинок и быстро пошёл, возвращаясь по тропе, к дереву. Открыто уже, не таясь. Вдруг на ходу стал приплясывать и смеяться.