Когда мы познакомились, Джим только что перешел на работу в Университет штата Нью-Мексико (UNM), в котором он занимает должность заслуженного регент-профессора. Одновременно с этим он начал сотрудничать с Институтом Санта-Фе (SFI), через который мы с ним и встретились. Это положило начало моей «прекрасной дружбе» с Джимом, SFI и Брайаном, а через них я встретился с целым штатом замечательных студентов и постдокторантов, а также с другими заслуженными исследователями, которые согласились работать с нами. В течение последующих лет наша с Джимом и Брайаном совместная работа, начатая в 1995 г., оказалась чрезвычайно плодотворной, необычайно интересной и очень приятной. Она, вне всякого сомнения, изменила мою жизнь, и я рискну предположить, что она также изменила жизнь Брайана и Джима, а может быть, и некоторых других наших сотрудников. Но, как и любые превосходные, содержательные и осмысленные отношения, наши иногда бывали трудными и даже обескураживающими.
Мы с Джимом и Брайаном собирались каждую пятницу в половине десятого утра и расходились около трех часов пополудни, сделав за это время лишь несколько коротких перерывов по мере необходимости (ни Джим, ни я не привыкли обедать). Это требовало большого напряжения сил, так как мы оба руководили группами, занимающимися другой работой: у Джима была большая группа экологов в UNM, а я все еще отвечал за программу по физике высоких энергий в Лос-Аламосе. Джим и Брайан очень любезно приезжали на большинство таких еженедельных встреч из Альбукерке в Санта-Фе (около часа езды); я ездил к ним лишь раз в несколько месяцев. После того как мы привыкли друг к другу и преодолели некоторые культурные и языковые барьеры, неизбежные между специалистами в разных областях, у нас сложилась освежающе открытая атмосфера, в которой любые вопросы и замечания, какими бы «примитивными», умозрительными или «глупыми» они ни были, принимались, поощрялись и подвергались серьезному рассмотрению. В этих встречах, проходивших на фоне доски, покрытой уравнениями и нарисованными от руки графиками и иллюстрациями, было множество споров, предположений и объяснений, борьбы с великими вопросами и мелкими подробностями, множество тупиков и несколько редких озарений. Джим и Брайан терпеливо наставляли меня в биологии, открывая мне постыдно неизвестный мне мир концепций естественного отбора, эволюции и адаптации, приспособленности, физиологии и анатомии. Подобно многим физикам, я пришел в ужас, узнав, что существуют серьезные ученые, ставящие Дарвина выше Ньютона и Эйнштейна. Поскольку в моем собственном образе мыслей главенствующее место занимали математика и численный анализ, это с трудом укладывалось у меня в голове. Однако с тех пор, как я начал всерьез заниматься биологией, я стал гораздо больше ценить грандиозные достижения Дарвина, хотя должен признаться, что мне до сих пор трудно понять, как можно ставить их выше еще более величественных достижений Ньютона и Эйнштейна.