Роберт гневно поджал губы, со скрипом отодвинул стул и уже приподнялся с места, когда Адальберт встал позади него и положил руки ему на плечи, усаживая обратно.

– Роберт, прошу тебя. Давайте не позволим этому глупому спору рассорить нас. Мы ведь почти семья, да, Фридрих?

Роберт стряхнул руки кузена с плеч, встал и размашистым шагом вылетел из зала, оттолкнув в стороны слуг и обратив на себя внимание всех за столом. Фридрих и Адальберт проводили его взглядом: один – раздражённым и надменным, другой – печальным. Когда всё утихло, молодой граф со вздохом вернулся на своё место.

– Прошу Вас, не сердитесь на Роберта. Ему и так приходится нелегко, а о рыцарстве лучше даже не упоминать…

– Как бы это не помешало вашему союзу с Луизой, Адальберт. Своими выходками он ставит под угрозу честь семьи, а значит, теперь и мою честь тоже.

– Нет-нет, всё будет в порядке, уверяю Вас. Он справится со своим гневом. Тем более, если с Вашей помощью наконец получит титул. А дома я всегда приглядываю за ним, так что беспокоиться не о чем.

Граф Фридрих долго прожигал Адальберта испытывающим взглядом. Адальберт лишь тепло улыбался ему в ответ, смотря прямо в глаза, хотя в животе всё неприятно скрутило от напряжения.

– Разве ты сам не разделяешь взглядов кузена? – наконец сказал граф фон Танштайн, с подозрением наклонив голову. – Ведь ты тоже начал возражать мне, просто сумел вовремя замолчать. Может, ты уже состоишь в сговоре с мятежниками?

– Что Вы, ни в коем случае!

– … Я не могу рисковать семьёй и своим честным именем, Адальберт. Слишком много я положил, чтобы заработать его.

– Я Вас прекрасно понимаю. Будь я на Вашем месте, я бы тоже переживал о чести семьи. Но я буду осторожен, могу Вам поклясться.

Граф фон Танштайн сощурил глаза и некоторое время молча смотрел на Адальберта, после чего лицо его смягчилось.

– Ладно. Твой отец был хорошим человеком, и, я верю, он воспитал тебя правильно. Но учти: я буду следить за тобой и твоим кузеном, Адальберт.

Адальберт закрыл за собой дверь в библиотеку и прислонился к ней затылком. Полдень ещё не наступил, а на душе уже было тяжело.

Значит, суд над Иеремией был не просто ошибкой, а заранее спланированным манёвром. От злости на архиепископа и его свиту, на их жажду власти, а также от осознания собственной причастности к этому грязному делу кровь кипела в жилах. Проснулось и незнакомое до сих пор чувство отвращения к графу фон Танштайн с его притворством и глупой манерой говорить намёками. За это чувство теперь стало стыдно. Граф ни в чём не был виноват – не сам по себе он стал таким человеком. Жизнь вынудила его… Да, ему наверняка пришлось тяжело – тяжелее, чем Адальберту, чем Роберту, оттого он и начал притворствовать. А может, и архиепископ поступает так, а не иначе, потому что по-другому поступить не может? И потом, оставшись одни, и владыка, и граф фон Танштайн, и инквизитор Фома – все они утопают в муках совести, презирают себя, но не могут ничего сделать? Адальберт опустился за письменный стол и спрятал лицо в ладонях. Внезапная жалость к этим людям только сильнее запутала мысли.

– Ты никогда не встаёшь на мою сторону, – послушалось из глубины библиотеки.

Адальберт отнял руки от лица и повернул голову в сторону голоса. Прислонившись к книжным полкам, в тени стоял Роберт.

– Что ты такое говоришь, Роберт? – Адальберт протянул к нему руку, подзывая к себе.

Кузен отстранился от полки и неспешным шагом направился к Адальберту. Во взгляде сверкала глухая обида – частая спутница Роберта.

– Я всегда на твоей стороне, – говорил молодой граф, беря кузена за руку. – Просто я не хочу, чтобы вы с графом Фридрихом ссорились. Знаешь, я пока не хотел говорить тебе, но граф обещал взять тебя в оруженосцы и поручиться перед архиепископом, чтобы ты получил титул.