Однажды дежурный поднял тревогу: на горизонте появилось парусное судно. Нашему волнению не было предела; мы тотчас сложили хворост в огромную кучу. Корабль постепенно вырастал в размерах; у нас не было никакой оптики, чтобы лучше рассмотреть его, однако опытный Лавуазье уже установил, что это не «Шарлотта», а судно несколько меньших размеров, каких немало имелось в нашей эскадре. По его расчетам через десять минут корабль поравняется с нами, расстояние до него около мили, и мы еще очень хорошо видны в лучах заходящего солнца. Мы зажгли костер; дрова были сухие, и пламя взметнулось, как нам показалось, под самые небеса. Кроме этого, мы размахивали горящими головешками и подбрасывали их вверх. Отдельно мы устроили рядом еще одно огнище из полусухого камыша и подвяленной травы; густой столб белого дыма поднялся более чем на десять метров. В довершение всего мы дружно орали нечто невообразимое, совершенно забыв об опасности, которой мы подвергали себя этими сигналами. Корабль продолжал идти вдоль берега, и мы отчетливо видели снующих по вантам матросов, они подготавливали маневр, несомненно к берегу, и с замиранием сердца ожидали завершения спасительного поворота. Вдруг, поравнявшись с нами, судно повернуло в противоположную сторону и стало удаляться на север. Я не могу описать всю ту силу отчаяния, охватившего нас. Пораженные увиденным, мы молчали, бессильно опустившись на землю. Самые молодые из нас, и я в их числе, просто зарыдали. Солнце быстро погрузилось в морскую пучину. Вокруг опустились сумерки, поглотившие само видение нашего последнего шанса на спасение. Костер догорал, потрескивая и разбрасывая яркие искры. В нем сгорели не только все наши надежды, но и почти весь запас дров на случай непогоды.

Словно подсмотрев постигшее отряд несчастье, природа тут же ополчилась против нас. Небо зарядило мелким бесконечным дождем, и теперь отыскать сухой хворост стало проблемой. Ночью со стороны моря тянуло такой промозглой сыростью, что мы просыпались от холода, несмотря на предусмотрительно заготовленные сухие водоросли и циновки. Утреннее замешательство, возникшее в связи с отсыревшими спичками, перешло в полемику: как быть дальше. Мы заговорили все разом и смотрели на Каспара, ожидая, что он скажет.

– Да, вы правы, на моей палке тридцать восьмая зарубка: за такое время «Шарлотта» могла обернуться, пожалуй, не менее трех раз. Значит, она или потерпела крушение, или…

– Или война закончилась, – неожиданно выпалил Гильом.

– Такое тоже возможно, – продолжил Каспар, – и я согласен, нам нужно уходить, но куда?

– Пойдем в Ак-Мечеть и там сдадимся, – предложил Лангар, – пусть нас отправят в лагерь военнопленных. Только скажут, где он, этот лагерь, мы сами туда пешком пойдем.

Предложение Лангара было поддержано большинством.

– Боюсь, друзья, что слово военнопленные к нам может и не подойти, – остановил нас Каспар, – ведь мы сейчас в глубоком тылу, и должны будем признаться, чем мы здесь занимались. А к нашему занятию подходит одно единственное, причем не совсем хорошее слово – мародерство. Возможно казаки, которым мы сдадимся, никуда нас не отправят, а по законам военного времени казнят на месте; о том, что война закончилась, здесь еще могут и не знать. Думаю, что нужно идти в ближайшую деревню и там попытаться узнать дорогу до Евпатории, там ведь кроме турок, должны быть и французские войска. Может проводника уговорим, у нас ведь двое карманных часов, кто-нибудь вдруг и согласится.

Решено было наловить рыбы в дорогу и напечь хлеба. Но в их планы снова вмешалось провидение – ночью Жульена укусила гадюка. Каспар высосал кровь из укушенного места и прижег ранку раскаленным в костре кончиком ножа, но это не помогло; к полудню лодыжка бедного юноши распухла до угрожающих размеров. Глядя на его посеревшее лицо, Каспар объявил: собираемся, вечером уходим.