Я стоял под душем и уже понемногу забывал этот странный сон, когда почувствовал какой-то дискомфорт в теле, что-то лишнее и мешающее. Я опустил глаза на грудь и провел рукой по коже. На правой груди я увидел свежие выпуклые рубцы, похожие на непонятные знаки.

У доктора Алексея Михайловича Коновалова была неприятная манера пристально рассматривать собеседника так, будто он уже знает диагноз и только старается определить, насколько далеко зашла болезнь. Его специальностью была психиатрия, предметом его страсти был человеческий мозг.

На меня он всегда смотрел так, словно болезнь запущена, и лучше не ворошить этот гнойник. Это был мой лучший друг, и знакомы мы были с детства – больше тридцати лет, а в последние годы встречались раз в два-три месяца то у меня, то у него.

– Ну, рассказывай.

После того, как под хорошую закуску выпито по первой рюмке водки, он всегда так начинает разговор, будто принимает очередного больного. У него жизнь давно устоялась: жена, взрослый сын, внучка (сын с семьей живут отдельно), поэтому чаще всего рассказывать приходится мне.

– Ну, рассказывай, – сказал он.

И я рассказал свой сон с начала и до конца, вплоть до того момента, когда я открыл глаза и увидал на стене, напротив кровати, ту самую черную маску.

После того, как мы выпили по четвертой, он сказал:

– Ну и что тут странного? У тебя депрессия, потому что ты уже год не работаешь, а только проедаешь свои деньги.

(Это его любимая нравоучительная тема. Хорошо не сказал: пропиваешь, – но я привык.)

– И потом тебе давно пора найти постоянную женщину. Жить с кем-то, понимаешь? Одиночество ни к чему хорошему не приводит.

(Это его вторая излюбленная тема в отношении меня, но я не обижаюсь.)

– Это все вступление, а где же суть, доктор?

– Суть в том, что ты устал от своей однообразной жизни…

– Менее однообразной, чем у тебя, доктор.

– Ты устал от своей одинокой жизни и мысленно переносишься в то время, когда ты себя чувствовал уверенно: в свою молодость, и туда, где тебе было интересно, – в Африку.

– А маска? Та маска на столбе?

– Ты путаешь причину и следствие. У тебя в комнате много лет на стене висит маска, поэтому она же тебе и приснилась.

– Хорошо. Но я так ясно видел это место: лес, озеро, поляну, хижины. Я же ничего этого в жизни не видал. Ты же помнишь, я тебе рассказывал: мы жили в городе и почти никуда не выезжали. Работа, дом, по дороге домой магазины, вечером – бар, и то не всякий; такие времена были, ты же знаешь. Я и Африки толком не видел.

– Не видел, так слышал, интересовался, представлял. Вот в мозгу и отложилась картинка. Человеческий мозг вообще штука интереснейшая, целый неисследованный мир.

(Всё, сел на своего любимого конька.)

– А это как ты объяснишь?

И я расстегнул рубашку. Свежий шрам набухал на правой груди. Он открыл рот, а потом его закрыл. Я подумал, что он сейчас скажет свое любимое: «Есть много, друг Горацио, такого, чего не снилось нашим мудрецам». Но он даже этого не сказал. Он сидел и смотрел. Наконец, он спросил:

– А ты не мог где-нибудь пораниться?

– И напрочь забыть об этом. Нет, при всём своём однообразии жизни я знаю всё, что со мной происходит, и пока не страдаю провалами памяти.

Он осторожно провел пальцами по шраму.

– Не болит?

Я покачал головой.

– Это скорее не шрам, а какой-то знак, – уже заинтересованно продолжал он. Надо подумать над этим. Может быть, стоит поговорить с африканистами? У меня есть знакомый.

– Нет, только не это. Делать из меня объект для исследований? Уволь. И не рассказывай об этом никому. Хватит и нас двоих, чтобы поломать себе голову.