Ну да, у меня же вчера пошла носом кровь, вот она засохла и, наверное, выгляжу я не очень. А ещё от меня несёт рвотой, видать на себя попал.

– Не, тётка Марья, я лучше сам умоюсь, – отвёл я её руку.

– Да куда тебе, давай помогу, – но я уже сел и стал пробовать подняться.

Вроде нормально, вот только горит спина от вчерашних побоев. Это дед от широты души приголубил, любит он это дело. Говорит, что и его так отец учил уму разуму. А так как он мне вместо родителя, то вот и учит как умеет.

У нас во дворе есть закуток, типа летнего душа. Там мы приладили бочку, куда я набираю воду. Летом под вечер она неплохо прогревается, но сейчас утро и вода весьма бодрящая.

Не знаю, как они тут обливаниями на холоде занимаются, но я задубарел, пока отмылся. Тётка сунула мне плошку со щёлоком, и я натер тело мочалом, старался особо не зверствовать, учитывая мою посечённую шкуру.

Потом тётка меня усадила за стол во дворе и бухнула мне полную чашку каши и здоровенный ломоть хлеба. К этому мне ещё перепала пара вкрутую сваренных яиц. Умял я всё без остатка, потом накинул рубаху и пошёл на звон молота.

На деда я зол, поэтому посмотрев издалека на его работу, решил прогуляться по селу. Я уже убедился, что полученные мною воспоминания не совсем соответствуют действительности. Это как два разных человека будут смотреть на одну и туже вещь. И описывать её по-разному, просто потому что их мировоззрение в корне отличается.

Вот и сейчас я вышел на главную улочку села, ведущую к церкви и с умилением смотрю на эту патриархальную картинку. Небольшой и мелкий прудик, в нём возлежат хрюшки, довольно похрюкивая. Между ними снуёт домашняя пернатая живность. Тут же на бережку промышляют мелкие пацаны, пытаясь поймать на самодельные удочки что-то плавающее.

Прикольно, что у меня в сознании осталась картинка длинной и широкой улицы, которая одним концом упиралась в шикарный барский дом, а другой в двуглавую красавицу церковь.

Я же вижу одноэтажное строение с перекосившимся крыльцом и неудачными потугами на хоромы. Вот только сновавшая по двору живность, убого одетая дворня и общая убогость навевала мысли о том, что лучшие годы этой усадьбы в далёком прошлом.

Церковь в этом плане выгодно отличалась, всё-таки паства регулярно жертвовала на святые вещи, но деревня – она и есть деревня. Невзрачная обстановка и внутреннее убранство храма не впечатлило. Темно и душно.

Односельчане тоже не поразили моё воображение, все поголовно наряжены в очень непритязательную одежду, зачастую ходят босиком. Но зато все мужики и даже молодёжь могут похвастаться головными уборами, а бабы носят платки. Многие мне кивают, я отвечаю учтиво, подымая свой картуз – зачем наживать врагов на пустом месте.

Вот так, прогулявшись по селу, я почувствовал дикое разочарование. Я категорически не хочу становится частью всего этого. Ни за какие коврижки здесь оставаться не желаю. Даже если дед для внука хочет иного. Но у меня пока нет ни одной приличной мысли, как устроить свою жизнь в новых условиях. Нужно потерпеть, и я обязательно что-нибудь придумаю.

К вечеру я вернулся и даже успел встретить деда после тяжёлого трудового дня. Как-то так родич завёл, что хозяйство сами мы не вели. Вообще наша усадьба выглядела следующим образом. Изба окнами наружу, представляет собой два помещения. Это большие холодные сени и непосредственно жилое помещение с печью. Моя кровать в углу отгорожена от остальной части простой занавеской. Дед спит на печи, летом на лавке. К дому пристроен сарай, где мы хранили сено. Рядом с воротами навес для лошади и телеги, но живности у нас вообще нет, никакой. За домом небольшой огород, где у нас растут немудрёные овощи и зелень. Это моя епархия, я поливаю и окучиваю это хозяйство. А вот дед любит ухаживать за яблоньками, которые стоят чуть подальше. С противоположной стороны участка расположена непосредственно кузня и она выходит задами на речку. Разумеется, наш участок расположен в отдалении от остальных домов в виду высокой пожароопасности.