– Я потрясён! – говорит Кирхнер… Это же Мартин… И где, в России, в глухом селе, в этой выжженной степи….! -

Клейст протягивает Мартыну гармошку:

– Битте! Презент, на память!..

Мартын осторожно берёт гармошку и не знает, что с ней делать. Клейст поворачивается к свите и непривычно просительным голосом говорит:

– Может отправить его домой, посмотрите, какой он щуплый, маленький, разве можно ему дать шестнадцать лет…

Кирхнер командует:

– Выйди из строя! – но Мартышка стоит без движения. Клейст берёт его за руку и говорит:

– Битте! Ты свободен! Иди домой…

– Дяденька! – Мартышка молитвенно складывает руки на груди. В одной из них гармошка: – Дяденька! А можно нас двоих. Это мой брат, – он показывает гармошкой на стоящего рядом Петруху. – Нас двое. Его зовут Петя… Пожалуйста, если можно…

Переводчик шепчет Клейсту на ухо. Тот явно в раздумье. Лицо его вновь становится жестким. Наконец, он молча кивает – можно! И опустив голову, идет дальше вдоль строя… Он уже ни на кого не смотрит!..

В одну из машин с широченной кабиной усаживают пацанов, за рулём немец, рядом полицай, один из тех, кого знали ребята.

– Глядь, как тебе повезло! – удивленно говорит полицай. – От самого Клейста подарок получил. Надо было тебе, дураку, корову попросить или лошадь. Мыслимо ли дело, на самого внука ихнего похож… Приказано вас в сохранности в Григорьевскую доставить. У тебя кто там?

– Та никого сейчас! – сказал Мартышка.

– А у тебя? – полицай спрашивает у Петрухи.

– Бабушка оставалась! – ответил Петруха.

– Вот видишь, бабку порадуешь. Эх! – с сожалением протянул мужик, – денег бы попросил… Немцы щедрые… – полицай снова достал сигарету. – Вот гляди, паёк дают, курево, да не наша махра моршанская, злее собаки, а хороший душистый табачок, питание трехразовое котловое… Жить можно… –

– Дядя! А вы там, в станице, скажите, что нас отпустили, а то снова заберут… – просит Мартын.

– Как дать заберут! – рассуждает полицай…

Петруха вдруг озлобился:

– Нам генерал велел, если обижать будете, первому немцу сказать. Будет вам тогда на табачок… –

Полицай задумался: – Оно верно! Меня тоже предупредили, шоб вас не трогать… Немец, однако, порядок любит… Правда, Ганс? – обратился к водителю. Тот промолчал. Обливаясь по^>’том, он крутил здоровенную баранку…

Бабка, гремя горшками, возилась у печи. Петро и Мартышка сидели за столом в ожидании ужина. Старуха молча поставила перед ними глиняную миску с вареной кукурузой. Ребята с жадностью начали её грызть, обмакивая замусоленные пальцы в соль.

– Кисляка, може, ещё насыпать? – спросила бабка, присев на лавку… – Шо же это такое делается, а…? – запричитала горестно.

– Можно! – прошамкал набитым ртом Петруха.

– Петруша, – начала бабка осторожно, – Ефрем, шо Вас привёз, каже, что германец самый главный, гармонию трехрядную подарил, бо в Мартыне родственника признал… -

Петруха шмыгнул носом, утёр его подолом рубахи и сказал:

– Ефрема, наверное, повесят… –

– За шо? – ахнула бабка.

– Болтает дюже… Фельдмаршал Клейст нас отпустил и предупредил Ефремку, шоб не обижали, а он от зависти аж лопается -

– А где же гармония? – спросила бабка.

– Мартышка, покажи! – попросил Петруха.

Мартын положил ложку, которой черпал из глиняной миски кислое молоко, сунул руку по локоть за пазуху и вытащил гармошку. Маленькая, изящная, украшенная серебряным окладом, она умещалась на ладони и смотрелась в темной хате, как нечто инородное.

– Тю! – протянула бабка, – Та шо же это за гармония! -

Пацаны засмеялись:

– Это, бабуля, губная гармошка! Вот смотри, – сказал Петруха и взял инструмент, стал в него дуть, издавая нелепые звуки.