Последние безболезненные для него мгновения проходили под огромными, ярко светящимися в утренних сумерках окнами школьного спортзала. Отсюда их свет не резал глаза, а красиво выделялся на фоне предрассветного неба. За ними начиналась шумная, суетливая, полная любопытно-оценивающих и насмешливых взглядов школьная жизнь. Но здесь, под этими окнами, в последние минуты перед звонком, Мартин был в безопасности. Каждый раз, когда ему встречались такие же большие, светящиеся в сумерках окна, он вспоминал свою тоску последних минут покоя. Дальше все было как в дурном сне. Раздевалка, лестница наверх, блестящие голубые стены, крючок для портфеля, резкая тишина в классе при появлении учительницы. А за окнами были все те же прохладные синие сумерки, которым Мартин снова и снова по капле отдавал себя, пока резкий окрик госпожи Дездемоны или взрыв смеха одноклассников не заставлял его насторожиться. После мягкого полумрака улицы флуоресцентные лампы резко били по нервам. Накатывала сонливость, Мартин думал про лес. Представлял, как ложится на мягкий сырой мох, накрывается ворохом жухлых листьев, и его друзья улитки медленно движутся вокруг него в магических ритуалах.

Мартин не мог вспомнить, откуда взялся этот образ – сверкающие вдалеке белые стены многоэтажных домов на фоне безоблачного голубого неба. Какие именно подобные стены заставляют его ощущать почти невыносимое блаженство каждый раз, когда это воспоминание в нем оживает? Может быть, никакие. Ему хотелось думать, что все лучшее в нем появляется откуда-то извне. Но скорее всего это были стены его же дома. Издалека и в свете яркого солнца они казались белыми. А вблизи, в свете не таком уж ярком они становились скорее светло-серыми. Он любил эти простые блочные панельные стены с темной грязью, особенно густой у краев и стыков, – даже не столько эти грязные стены, сколько саму эту грязь.

В лесу за их домом было кладбище для животных. А чуть дальше – для людей. То, что было для животных, ему нравилось больше. Однажды он похоронил там детеныша крота. Он очень смутно представлял себе, какого размера должен быть взрослый крот, но по глупенькой, воспаленной, как будто заплаканной мордочке определил, что этот крот был ребенок. Мартин похоронил его в коробке из-под чая. Положил туда вату, три красивые пластмассовые пули (пистолета у него никогда не было, но пуль он насобирал на улице много) и кролика из голубого велюра. Кролик был, как и мертвый крот-ребенок, несуразный и хлипкий. Таковы были все его игрушки, поскольку когда во время покупок ему предоставлялся выбор, он всегда делал его в пользу самого уродливого создания на витрине. Ему не было дела до блестящих мечей, радиоуправляемых автомобилей, анатомически безупречных динозавров и фантастических монстров. Вместо всего этого он всегда отыскивал самое жалкое, неприглядное и нелепое существо во всем магазине и, заходясь от нежности, указывал на него недоуменным родителям. Если они пытались его отговорить и привлечь его внимание к другим, ярким и веселым игрушкам, он начинал плакать. Но не так, как обычно плачут дети, которым не покупают того, что они хотят. Он плакал тихо и с невыносимой горечью, закрыв лицо руками, – от жалости к тому несчастному существу, которое так и останется пылиться на полке, если ему не позволят его приютить.

Закапывая небольшую ямку пластмассовой лопатой, Мартин думал о том, что вместе кроту и кролику будет не так уж и плохо – они будут вечно беречь друг друга, лежа в земле.

Толстая голубая тетрадь в клетку была не подписана. В ней никогда ничего не исправляли и не ставили оценок. На первой странице было аккуратно выведено: «Птицы в шапках». Ворона в канотье, снегирь в шерстяном берете, синица в вязаной бини, свиристель в ночном колпаке, горлица в капоре с шелковым бантом, гагарка в кружевном чепце, клест-еловик в цилиндре, куропатка в траурной шляпке с вуалью, речная крачка в шлеме водолаза, пингвин в пуховом платке. Мартин рисовал их тонкой черной ручкой, преимущественно на уроках истории и литературы. Сегодня это была синица с медицинскими бинтом вокруг головы. Он видел такой утром, на высоком мальчике из параллельного класса. Тетрадь эта была не из тех, которые отнимают, чтобы высмеять перед всем классом. Но Вон с соседней парты все же попробовал. Схватил тетрадь, грубо пролистал и стал кричать: «Сю-сю-сю! Птички!». Однако даже его самый верный приспешник Габриэль не рассмеялся. Тогда Вон пнул Мартина ногой в живот и швырнул тетрадь в мусорное ведро, так что смог выйти из класса, не потеряв лицо.