― Стой, – схватила за руку, обрадованная внезапной встречей, кума. – Ты откуда такая шустрая.

― Ой, да и не спрашивай, – колыхнула огромным животом, – там, – махнула пухлой ручкой, – в ювелирной лавке, изумрудов навезли, золота, бриллиантов всяких. Надо Вирене рассказать поскорее. Неровен час, набегут, раскупят. Ты же знаешь, как она любит такие вещи. Так что, извини-прости, кума, сегодня спешу. В другой раз поговорим.

Но кума рада-радешенька встрече неожиданной. Начала тормошить подругу, расспрашивать о всех знакомых и незнакомых. И пошло-поехало. Кто сына женил, кто дочь замуж выдал, кто купил корову, кто коня. А кто, дико глаза округлив, оглядываясь заговорщицки по сторонам, бегает на свидания от мужа законного. Грех-то какой, крестятся торопливо. И тут же забыв об этой новости, уже перемывают косточки зловредной Вирене, которая в последнее время совсем обнаглела. Набелилась, нарумянилась, насурьмилась, соорудила прическу а-ля оскубанная лошадь и ходит по городу в мехах из облезлой кошки, задрав свой острый нос, будто цапля, перебирая своими тощими ногами, в таком платье, что эти тоненькие ножки нахально просвечиваются сквозь него. Разве к лицу старой кобыле в ее-то годы хвостом вертеть!

Цены себе сложить никак не может. Одна голова на плечах, да и ту так опоганила. Тьфу, – плюнули дружно каждая в свою сторону. Сколько же ей годков – то. Поди далеко за… Надо же так хорошо сохранилась, из кобылы в клячи перешла. Хотя при ее муже и его деньгах…

Дамы забыли обо всем на свете. В их годы самое приятное время, когда есть кому рассказать, что ты думаешь о других. Смех громкий, размашистый то и дело прерывал их бойкий разговор. Забыто все на свете!

Рядом с ними не менее колоритная, живая молодка, старательно заглядывая в рот веселым кумушкам, пытается что-то узнать. Напрасно. Они так заняты друг другом, что окружающее их совсем не волнует. Ее толкали прохожие, цепляясь корзинами, мешками, ящиками, но она упорно держалась рядом с ними. У незнакомки были такие вкусные, очаровательные губы; нижняя была чуть больше верхней и посередине поделена едва заметной игривой полоской. Она порой, совсем по-детски, прикусывала губу, и тогда на румяных щеках возникали не менее обаятельные ямочки.

― Кто торгует украшениями, – дергала за рукав по очереди то одну то другую, – где эта лавка.

― Отстань, – недовольно отмахивались от нее.

― Вы скажите, и я уйду. Мне очень надо, ну, прямо, сейчас!

― Кто, кто, – наконец отозвалась одна из кумушек, – Чмок, мистер Чмок…

― Чмок ибн Пипла, – перебила другая, заливаясь от смеха. – Имя у него с рождения чудное, сразу и не проговоришь. Вот и прозвали Пиплой. Маленький такой…, корчит из себя сильно умного. Как произнесет что, день вспоминаешь, о чем. Не слыхала?

― Не а, – мотнула головой в ответ.

― Ты его не знаешь? – визгнула товарка, – у него еще бородка, как у козла, торчит и голосок такой же козлиный. – И тут же обе вспомнили о Вирене, о ее муже и новый анекдот про козла, который, чем старше становится, тем больше рога имеет, снова покатившись со смеху.

― Если вы не против, я могу показать дорогу, – сжалился Антон. – Здесь недалеко.

Фыркнула на него сердито, обдав едким взглядом зеленых глаз, будто ушат холодной воды вылила, но тут же спохватившись, лукаво улыбнулась своей дивной усмешкой.

― Ой, простите меня, дуру бестолковую. Видите, совсем заговорилась. Если вы такой любезный, не откажусь от помощи, идемте.

― Тогда вперед!

Ловко ринулись в бурлящий поток людской. Через некоторое время были у ювелирной лавки. Там уже собралась небольшая толпа зевак. Одни мужики, что, не решаясь подойти ближе к раскрытым настежь окнам и двери, разделившись по двое, по трое, кучками, лениво перебрасывались своими соображениями по поводу сегодняшних цен на пшеницу, на гречиху, просо. Погода также стала предметом их степенного обсуждения.