То, что письмо оказалось прочитано вражьей партией еще до отправки, – это само собой разумеется.

Витька поблагодарил, заглянул еще раз, кое-что уточнил (я неоднократно повторил, что автор статей десятилетней давности может оказаться покойником) и пообещал держать меня в курсе поисков. Возможно, к тому дню у меня дома уже работал «клоп», исправно передавая нашу беседу вражьей партии.

И тут я устраняюсь. Хотя бы потому, что Витька исчез, меня никто не беспокоил, строительство бункеров и блоков на берегу озера кое-как продолжалось, а что происходило на самом деле – я действительно не знал. Потом, конечно, узнал из рассказов очевидцев. Вот они пусть и перенимают эстафету повествования.

Путешествие беременной великой княгини Катерины Лексевны из Москвы в Петербург было рассчитано попросту: двадцать девять почтовых станций между этими городами – и двадцать девять дней положили на путь. Так распорядилась государыня Елизавета Петровна, имея в виду не потревожить сорой ездой по ухабам имеющее родиться чадо. Поезд растянулся на несколько верст, и немудрено, что в иных каретах крестного хода не видели даже издали.

В самом хвосте тащились два человека, чьи имена включили в список свиты чуть ли не за день до отъезда. Один из них был великий забавник, умеющий рассмешить даже самую скорбную харю, Лев Нарышкин, другой – черноглазый красавец-камергер Сергей Салтыков. Они угодили во временную опалу к императрице Елизавете из-за амурных проказ: оба чересчур подружились с великой княгиней. А опальных двор не то чтобы не любил – предпочитал не замечать. Вот они и сидели себе тихонько в карете, разгоняя дорожную скуку вином и картами.

Путешествие к свиданиям не располагало, за Катериной Лексевной был налажен бдительный присмотр, однако добрые люди переносили сказанные второпях нежные слова и в ту, и в другую сторону.

Таким образом получилось, что на следующем ночлеге в палатку, занимаемую обоими проказниками, прибежала молодая особа в голубом атласном плаще, капюшон которого так прикрывал высоко взбитую прическу, что и личика было не разглядеть.

В палатке развлекались карточной игрой древнего египетского происхождения. Модный и всеми любимый фараон для дороги подходил мало – он требовал сурового напряжения души и солидных денежных средств, да еще особый картежный этикет требовал всякий раз распечатывать две новые колоды. А на месяц пути колод не напасешься. Так что очень кстати пришлись те два кавалера, с которыми Салтыков и Нарышкин душевно сошлись в последние два дня.

Кавалеры, едучи по своим частным делам, оказались соперниками опальных господ в сражении за обед, которого, кстати, на той почтовой станции и быть уже не могло – нарышкинская карета в Санкт-Петербург тащилась последней, за ней ползли разве что телеги с мебелью и всевозможным скарбом да ехали замыкающие обоз полицейские драгуны. Для охраны поезда великой княгини собрали их со всего тракта и даже позаимствовали людей в тех двух ротах, которые никогда не покидали пределов Москвы.

Новые знакомцы были не чванливы, не забиячливы, их можно было даже назвать людьми светскими, и они увязались провожать царский поезд, не считаясь со временем.

Один из них, по прозванию Костомаров, был молод, высок и статен, разговорчив не в меру, хотя и с забавным выговором – словно бы жил не в России, и словечки вворачивал диковинные, и руками размахивал несообразно. Однако его модная развязность раздражала опального и лишенного обычных своих приятелей Салтыкова куда меньше, чем коротковатый кафтан и отсутствие обязательных для носящего шпагу дворянина буклей.