После магии «Тбилисо» Тота вернул всех в реальность – были исполнены блатные и популярные вещи Вилли Токарева и Высоцкого. Вот где зал оживился, зашумел, как предштормовое море, но эта стихия, эта волна всколоченных чувств уже была под властью сцены: на какое-то короткое время здесь восторжествовала высшая магия – это искусство!

Если бы в этот момент со сцены раздался любой призыв – любой, – последовало бы действие, буря вскипала, но со сцены раздался иной мотив:

– Танец гор! Лезгинка! – И это не значит, что Тота сам начал танцевать. Нет, он палочками стал набивать дробь всё в нарастающем и нарастающем ритме, при этом не столько используя барабан, но и табурет, и остов гитары, и даже откуда-то появившееся перевёрнутое ведро – словом, получился некий ударный аппарат, на котором Тота стал выбивать такой яростный, переливчатый, как горная река, ритм джигитовки, что всякий, кто этот необузданный, мятежный ритм знал, им жил и о нём мечтал, не мог не танцевать. И поэтому Святой Георгий вскочил, прямо на своем месте стал гарцевать. В это мгновение старый зэк неимоверно изменился – вновь выправил стать, заулыбался и даже как-то посветлел. Весь зал аплодировал теперь ему. Георгий недолго, но грациозно исполнил свою последнюю джигитовку в тюрьме. Подустав, он победно-повелевающим жестом передал эстафету танца на сцену. Болотаев, который только этого и ждал, вновь крикнул:

– Танец гор Кавказа! Маршал!

…И этот экзамен Тота достойно сдал, ибо весь зал вскочил и под дикий ритм танца отчаянно хлопал, в восторге рычал.

* * *

Болотаева всегда поражало, что многие из тех, кого он по жизни так или иначе встречал, с крайним удивлением, даже со смешком, воспринимали то, что он окончил институт культуры, к тому же по специальности «хореография кавказских танцев». И хорошо, что позже опомнился, Финансовую академию окончил, а то светило бы всю жизнь в ансамбле «Вайнах» плясать за гроши. И это в лучшем случае, ибо после так называемой первой чеченской войны танец лезгинка в России вовсе попал в «разряд диверсионной пропаганды и агитации». И так получилось, что когда Тоте не по своей воле, но пришлось устраиваться на работу в весьма весомое министерство, к тому же в центральный аппарат, то ему посоветовали просто не указывать, что он имеет диплом «хореографа кавказских танцев».

Этот совет Болотаев воспринял как оскорбление, и понятное дело – он предоставил оба своих диплома.

– Институт культуры – Финансовая академия, – рассматривала дипломы начальник отдела кадров. – Вот видите, «культура» в жизни не помогла, в отличие от «финансов».

На что Болотаев сказал:

– Культура – это совокупность всех человеческих достижений, а финансы – лишь совокупность денежных средств.

– Тем не менее последнее и важнее, и нужнее, – полушутя постановила начальница отдела кадров. – Хотите я вам это сейчас же докажу?

– Хочу, – сказал Болотаев.

– Вот смотрите. В вашей трудовой лишь одна запись, что вы были в ансамбле «Вайнах», а после – финансовая карьера.

– Это так, – вслух согласился Тота, однако по жизни, конечно, не достижения, но безусловные навыки, полученные в институте культуры, постоянно помогали ему. И даже в тюрьме, точнее тем более в тюрьме, эти навыки, а вернее данный им по возможностям заключенного концерт, можно было назвать как сценический успех, ибо в тот же день, вопреки традиции, Болотаева перевели в другую камеру, где был некий простор, свет и тепло. Это значит, что искусство всегда и везде – сила! Даже начальник тюрьмы понял, что такой талант, такую культуру гнобить нельзя, ещё пригодится самому. И это вскоре случилось.