Однако в случае необходимости Наполеон немедленно садился в седло. И проводил верхом на лошади много часов. Всадник он не искусный, но неутомимый.

Уже упоминавшийся Меневаль рассказывает, как во время посещения канала на реке Урк Наполеон «проехал верхом более восемнадцати лье (почти восемьдесят семь километров), составлявших протяжение канала, за пять часов». Это более чем неплохой результат.

Когда Наполеон пытался осуществить свой грандиозный план по высадке в Англию, он не только часто приезжал в Булонь, но и проводил дни в непрерывных инспекционных поездках. Все верхом, никаких карет. Его выносливость потрясала окружающих.

Неутомимый и, повторим, нетерпеливый. Большая проблема для тех, кто его сопровождал. Переходил в галоп и бросался вперед, практически не обращая внимание на местность. По свидетельству того же Оделебена, Наполеон часто «…оказывался в скалистых местах или на непроходимых дорогах и вынужден был слезать с лошади… Слушать разговоры о трудностях и препятствиях крайне не любил… и от своих намерений отказывался лишь тогда, когда сам убеждался в невозможности продолжать путь…»

Назовем это храбростью, граничившей с безрассудством. Есть немало историй о том, как император практически «отрывался» от сопровождавших его конных егерей гвардии, что могло привести к печальным последствиям. А уж его страсть к галопу, то есть самому быстрому аллюру, была настоящим проклятием для тех, кто его окружал.

Наполеона опасность мало волновала, но вот наглядное доказательство того, что эту опасность он просто не понимал. Когда верховой езде стали обучать его молодую жену, Марию-Луизу, редкое участие Наполеона в «уроках» выглядело, по словам его секретаря Меневаля, примерно так:

«Он обычно заставлял лошадь императрицы скакать галопом, смеясь от всего сердца, когда она кричала от страха, боясь свалиться. На самом деле такой опасности не было, так как вдоль всей дороги стояли конюхи, которые в любую минуту могли остановить лошадь и помешать падению».

…Безрассудный, неутомимый, не слишком умелый. Достаточно эпитетов для того, чтобы понять, каким наездником был Наполеон. Есть еще одна важная вещь. Его собственное отношение к лошадям.

«…Откуда нам известно, что животные не имеют собственного языка? Я придерживаюсь той точки зрения, что присущее нам высокомерие заставляет нас сказать “нет”, потому мы что мы не понимаем их. Лошадь обладает памятью, знанием и чувством любви. Лошадь отличает своего хозяина от слуг, хотя последние находятся с ней чаще. У меня самого была лошадь, которая отличала меня от всех людей, и, когда я сидел на ней, она ясно показывала свое понимание того, что ее всадник превосходит всех других, окружавших его, тем, что она выделывала антраша и двигалась с гордо поднятой головой. Она также никому не позволяла оседлать себя, за исключением одного конюха, который постоянно ухаживал за ней. Когда конюх ехал на ней, то ее движения были совсем другими, казалось, она осознает, что позволила ехать на себе человеку, подчиненному ее хозяину. Когда я терял дорогу, то обычно бросал вожжи, и она всегда находила правильный путь в местах, где я со всей моей наблюдательностью и хвалеными познаниями не мог этого сделать».

Часть самого пространного высказывания Наполеона о лошадях стала эпиграфом к этой книге. Неважно, думал ли он так на самом деле. Он это сказал. В беседе с доктором Барри О’Мирой на острове Святой Елены. Разговор, вообще-то, начался с обсуждения религий, затем император вдруг перешел к теме отношений между животными и Богом, а лошади уже появились в качестве примера – и voila, этот пассаж.