– Ты знаешь, Арменчик, – сказала Аннушка, – а мне ведь тоже мерещится такой вот взгляд.

Все посмотрели на неё. Всем было известно, что супруга маршала начисто лишена каких-либо сверхчувственных и прочих подобных способностей. Многолетние попытки научить её хотя бы гадать на картах так ни к чему и не привели. Непробиваемое здравомыслие, вздыхал Николай Степанович. Аннушка досадовала, хотя и не подавала виду. Для Ордена, впрочем, такой человек был достаточно полезен: будучи полностью в курсе всех дел, но получая информацию о событиях в мире исключительно по обычным каналам, она служила своего рода детектором, измерительным прибором, этаким кронштадтским Ординаром… Когда мы начнём сходить с ума и нести околесицу, ты нам скажешь, говорил Николай Степанович, – и вот тогда мы поймём, что нащупали что-то.

– Ну, это может быть и просто от напряжения… – он неуверенно посмотрел на жену. – Ты же знаешь, люди часто… Я вот вообще ничего не чувствую. А должен бы… – он почувствовал рванувшееся вдруг изнутри пузырящееся раздражение и замолчал. – В общем, коллеги, есть мнение, что мы действительно оглохли и ослепли, сами того не заметив. Или почти оглохли. А?

– Как вариант, – кивнул Костя.

– Наши действия?

– Я бы дождался, что скажет Яков Вилимович, – и Костя потёр пальцем свою щегольскую «бразильскую ленточку», что у него было признаком лютой неуверенности в себе.

– Я бы тоже, – согласился Армен.

– Допустим, он тоже ни черта не чувствует и не понимает. Тогда?

– Но ведь вы сами запретили все активные акции, – напомнил Костя.

– Да. Хотя, честно говоря, я просто не ожидал такого афронта… а то… Нет, отставить. Что мы можем сделать, не прибегая к активным мерам? Как нам убедиться, что у нас не вата в ушах и не шапка на глаза съехала?

– Отъехать чуть в сторону, – сказала Аннушка.

– Плюнуть на всё и вернуться, – сказал Армен. – Всё равно один только вечер остался. Что мы успеем? А там Светлана разберётся, что с нами и как…

– Есть у меня человечек на примете, – продолжая сандалить бородку, задумчиво сказал Костя. – Надо только сплести ему подходящую историю…

– Что за человечек?

– Инквизитор-расстрига. Хуан-Пабло его звать. Вчера с ним на пляже пива попили. Он как бы сам по себе, турист. Но любопытствует чертовски. И, мне кажется, он довольно сильный душегляд. Я не рискнул лезть глубоко, однако…

– Забавно, – сказал Николай Степанович. – Инквизитырь… А что, если лучших предложений нет, давайте познакомимся с инквизитырем Хуаном-Пабло. В конце концов, работаем в одной области: надзор за исполнением планов Господних… М-да.

И все поняли, что значит это «м-да».

Уже давно, но последние годы всё гуще и гуще на человечество валились какие-то неуместные беды: то зимнее наводнение, смывшее пол-Парижа, то чудовищная засуха в Голландии, то нашествие тли и божьих коровок на Лондон. Берлин стал самым грязным городом мира: ветра устойчиво поменялись так, что вся европейская летучая дрянь, прежде уносимая в океан, выливалась, как в воронку, на его крыши; дождливых дней здесь стало триста пятьдесят в году; в Берлине же затопило метро, да так, что уже четвёртый год воду не могли откачать. Непонятным образом американские Великие озёра стали горько-солёными. В Сан-Франциско, Мехико, Лиссабоне и Москве взрывалось всё, что только могло взорваться: бензоколонки, газовые резервуары и просто баллоны, какие-то подземные ёмкости, о которых никто не знал или просто забыл, гаражи, автомобили, дома, заводы, склады и даже свалки; люди жили, как в осаждённых обстреливаемых городах. По Сибирской лесостепи стаями гуляли смерчи, каких сроду не видывали даже в штате Теннеси. Западную и Центральную Африку непрерывно трясло, там образовывались новые вулканы, и даже старичок Килиманджаро начал извергаться. Юг Австралии встряхнуло один раз, но так, что второго и не требовалось: Канберра ушла под воду. Гольфстрим дышал на ладан; Европа в ужасе замерла, ожидая, что будет после.