Плотские удовольствия для бестелесной души – лакомство. Оттого и развлёкся со старшими Делоне. А теперь захотелось сравнить, вспомнить, как бьётся сердце там, у молодости. На договор они, неопытные, согласились быстро, и Некромант устроился поближе к парочке, чтобы сунуть свой нос в ауру слияния. Знал, что она обязательно наступит.

Поначалу немного отвлёкся на расстроенного инквизитора, проучил его, и когда убедился, что урок усвоен, зарвавшийся юнец страдает, но смотрит, – погрузился в ощущения Мариэль и Армана.

О да! Эти двое заставили его почувствовать себя живым, как полторы тысячи лет назад. И он захлебнулся чужой страстью, полыхнувшей от навязанных поцелуев. Янтарный вкус жизни… Если бы можно было выпросить у Матушки тело, самое завалящее, уж он бы привёл его в порядок и погулял, как следует!

Зная о предопределении, решил, что худого не случится, если немного ускорит события – подул ветром, распаляя огонь Мариэль, и юноша откликнулся на призыв о помощи. Поделился даром Речника и Помаванки – ради справедливости да из благодарности, как сам Арман думал.

Странный, конечно, этот Матушкин легаж. Смотришь: глупые игроки беспечно скидывают направо и налево козыри, а потом вдруг – не успели сообразить, – оба в выигрыше…

Некромант с трудом вышел из ауры, облизываясь после медовых эмоций, и исполнил обещанное – вернул Арману стёртые Лоуренсом воспоминания. И только успел закрыть договор, как от Матушки прилетело: за шалость в присутствии старшего инквизитора – в травянистое состояние наблюдателя на семь лет, ибо столько раз успел его проклясть Ленуар.

Ни похулиганить, ни мыслей надуть, ни поговорить, пока кто-нибудь отважный не позовёт… Расстроится он позже, а в тот момент рассмеялся, будучи опьянённым чужими острыми чувствами.

Странная эта девчонка – Мариэль. Когда сняла с него четыре года наказания, удивился. И ведь не из женской мстительности по отношению к инквизитору, игнорирующего её письма, как она сама себя убеждала. Из жалости… Из жалости к нему, чёрной сущности! Он не поверил словам Изель, пока сам не заглянул в душу девчонки.

Сколько не принюхивался к ней, следов явного Матушкиного присутствия не находил: до этого постоянно казалось, будто сама Владычица часть себя вложила в это тело. И свет, которым была создана Люмерия, был не при чём: абитата с его тарахтеньем не перепутаешь.

Он запомнил: в их первую встречу девчонка не особенно-то и боялась. Во вторую, у де Трасси, оценила его шутку с потушенным огнём, отнеслась добродушно. В третий раз смущалась, как если бы живой человек наблюдал за ней с Ленуаром, а не тварь проклятая…

– Какой же вы бессовестный! – мысленно обратилась к нему первая.

– Не боишься меня, девчонка?

Она подумала:

– Вас не бояться – пожалеть надо.

– Почему это?

– Потому что вашу душу отравили чужие грехи, и вы это знаете, а сделать ничего не можете. Ни снова живым стать, ни полюбить по-настоящему. Вот и лезете в чужие дела.

Уважительно – на «вы»… Самый бездарный студентишко некромантского факультета тыкал ему, словно слуге, и ведь Чёрный привык к этому. Девчонка же с помощью наипростейшего знака уважения напомнила ему о том, кем он был до того, как стал чёрным.

Чувствовал ли он себя совсем беспомощным после лишения силы? Самую малость. Потому что Матушкин легаж перешёл в самую азартную стадию, когда игроки замирают перед последними ходами и становятся особенно изворотливыми. Трагикомедия благополучно развивалась без его, Некромантского, вмешательства.

Госпожа Делоне, попрощавшись с Мариэль, к которой испытывала неосознанную ненависть, мысленно поблагодарила Некроманта за то, что тот, наконец, «избавил её сына от этой ужасной девицы», – так отщёлкнул ещё один год от наказания. И вечером этого же дня Элоиза бросилась обнимать метаморфа Рене. Некромант хохотал от души, сидя незримый в дальнем кресле.