– Ох, и мороз-воевода! – стучал ботинками о пол Горький, – я тут и не помещусь, с моим-то ростом.
– Что вы хотите, полярные маршруты идут не через Африку! – ответил Попов. – Ничего, поглядите, я тут нашёл несколько комплектов тёплой одежды. Давайте переоденемся, пока мы не подхватили воспаления лёгких.
Глава III, повествующая о способах передвижения в филателистическом мире, в которой читатель познакомится с прекрасной принцессой Дианой Уэльской
Самолёт гудел всеми моторами и полз по снегу. Тем временем свалившиеся на голову экипажу Леваневского гости спешно напяливали на себя шубы и унты. Вид пассажиры имели, как завзятые контрабандисты. Будённый пробрался в пилотскую кабину и уселся рядом с лётчиком. Вот самолёт затрясло так, что пришлось лечь на пол, на тюки. Алюминиевая машина со скрипом и скрежетом ползла по ледяному полю, каждую секунду грозя ткнуться крылом в сугроб. Препятствия замелькали быстрее, невыносимая тряска, казалось, вот-вот развалит АНТ. Но машина уже оторвалась от земли. Позади, на заснеженной полосе остались лежать несколько палаток, ящики и мешки с почтой.
– Куда лететь? – спрашивал второй пилот маршала.
– В Англию, – орал Будённый, перекрывая шум моторов.
– Хорошо. Только Англия большая. Поточнее!
– Что ты говоришь? Не слышу, – показывал на уши Будённый.
– Напишите, куда лететь – второй пилот по фамилии Левченко отчаянно жестикулировал. – Вот бумага, вот карандаш. Я пишу вопрос, вы ответ.
Левченко водил рукой по бумаге. Маршал получил в своё распоряжение карту с пометками Леваневского, сделанными красным карандашом. Левченко ещё разок прокричал Будённому на ухо про маршрут и снова скрылся. Отсутствовал второй пилот долго. Наконец, вышел сам Леваневский. Высокий, чуть даже аристократичный. Его шапку и меховые перчатки покрывал иней. Даже ресницы были белыми.
– Я не сяду! – крикнул он. – Не выйдет у вас ничего!
– Что он там говорит, Семён Михайлович? – подошёл Горький к Будённому.
– Вы пока погодите, я с ним с глазу на глаз разок переговорю.
Через минуту маршал вернулся. Багровое лицо его имело озадаченное выражение, он крутил ус, отрывая сосульки.
– Ничего страшного. Леваневский сядет. А не то рубану по перфорации, родная мама не узнает.
– Расскажите, что случилось? – спросил Попов.
– Что он там кричал? – с тревогой глядел на маршала писатель.
– Он мне всё одно слово орал, а его сперва не понял: «Лыжи». Я ему в ответ: «Какие ещё лыжи?» Скажи человеческим языком! Он и объяснил, у него ж к самолёту лыжи пристёгнуты, если станем садиться – он лыжи попереломает.
– А вы что ему сказали? – осведомился Попов.
– Я ему говорю: «Не сядешь, под трибунал пойдёшь! Ты говорю, что, в штаны наделал, контрреволюционная морда? А ещё военлёт! Прилетишь, я тебя, сукина сына, шашкой порубаю!»
Попов попробовал утихомирить развоевавшегося Будённого. «С эдаким дуралеем и вправду аэроплан разобьём», – подумал он. А вслух он сказал:
– Мне кажется, вы погорячились, Семён Михайлович! Надо перед господином военлётом извиниться. Он действительно не сядет, а только самолёт угробит. И так плохо, и эдак. Не уйти ему от вашего трибунала. Давайте спросим его, можно ли нам выпрыгнуть с парашютами. Я сам его и спрошу.
На сей раз к лётчику пошёл Попов и вернулся довольный.
– Парашюты у них есть. Через десять минут станем готовиться к прыжку. Пока что отдохнём и посмотрим, как этими штуками пользоваться.
– Я про парашюты только читал, – озадаченно промолвил Горький. – Семён Михайлович, а если он не раскроется?
– Не раскроется, прыжок не засчитывается, – буркнул Будённый.
Мотор ровно гудел. Минуты тянулись медленно.