Помню ещё другую свадьбу, когда женился старший сын деда Максима, Иван. Мои родители тоже принимали участие в предсвадебных хлопотах соседей. Целую неделю мама таскала корчаги[39] с разваром[40], и в доме стоял огромный чан с пивным суслом. В прихожей и в сенях выстроились трёхвёдерные бадьи и кадушки с пивом, которое «доходило» до готовности.

Суматоха была и в нашем доме. Из Харлово приехали помогать сестры деда Максима – Серафима и Анна Прокопьевны – и сноха Настасья Ивановна. Всем женщинам во главе с моей матерью нашлось дело – с самого раннего утра и до поздней ночи: одна ощипывала, потрошила и чистила битых гусей и кур, вторая ставила сдобные квашни, готовила начинку для пирогов, третья украшала торты.

Правда, толстая, неуклюжая Анна Прокопьевна только без сути толклась и всем мешала, а простоватая Серафима больше болтала языком. А вот их сноха Настасья Ивановна, до старости выглядевшая девочкой-подростком, вертелась волчком, успевая посмеиваться и подтрунивать над золовками: «Ой, Серафима, глянь – квашня-то за тобой бежит!» Серафима охала, бросалась смотреть только что поставленную квашню. «А чтоб те пусто было! Ну уж эта Настасья – вечно зря напужат!»

Моя сестра Люба, поскольку была уже взрослой, принимала живейшее участие в стряпне, в приготовлении свадебных кушаний, а меня по малолетству на кухню, увы, не пускали. Иногда приходила хозяйка свадьбы, наша соседка Афанасия Михайловна. Она грузно прихрамывала (сколько я помню, у неё всегда болели ноги), осматривала стряпню, пробовала холодец или жаркое, делала кое-какие замечания, потом прибегали помощницы-подавальщицы и на большом противне стряпню уносили.

Анна Прокопьевна была вечно всем недовольна, сварлива и очень любила рассказывать о своих недугах. Все её разговоры сводились только к болезням да ещё к тому, какая нынче плохая и ленивая молодёжь.

Не знаю уж, кого она имела в виду, но мне было обидно, и я была рада, когда Настасья весомо возразила золовке:

– И полно-те, Анна, бормотать! Тоску зря наводишь… Спокою от тебя ни дома, ни в людях нет…

– Надоела я вам, – недолго думая, пошла в атаку Анна, – завтре домой поеду, пусть Офонасий свезёт. Не буду я на свадьбе пировать.

– Езжай в задницу! И без тебя проведём свадьбу! Подумашь! Не пропадём! – с сердцем ответила сноха.

Анна замолкла. А Настасья как ни в чём не бывало предложила:

– Эй, Серафима, давай споем! Запевай! Как у ключика у дремучего, у колодезя у студёного добрый молодец сам коня поил…

Серафима запевает, Настасья подхватывает, Анна не может утерпеть и тоже подпевает. Обиды как не бывало. Все женщины поют стройно и красиво, чувствуется, что давно спелись…

День свадьбы Ивана Максимовича был погожим. Хотя слегка подувал сиверко[41], солнце ещё основательно пригревало.

Венчались молодые в Харловской церкви. Восемь вёрст от Харлово до Калиновки – езда не ближняя, и свадебный поезд прибыл на хутор уже под вечер. Со свадьбой приехали новые гости: дядя Перегрин и дядя Немнон, Павел Борисович Макаров, Кандид Прокопьевич и Афанасий Прокопьевич – все со своими семьями.

Когда свадебный кортеж переехал мост через Сайгун, все вышли навстречу. Максим и Афанасий открыли ворота, поднесли хлеб-соль. Детвора, а со всеми и я, как воробьи перед дождём, облепили заплоты. Взрослые принялись дружно нахваливать невесту, что-де Евфросинья Михайловна из хорошей семьи, что и смирёна, и работяща, и собой хороша – бела да красива. Но мне почему-то невеста не понравилась: уж чересчур полная, лицо круглое, одутловатое, глаза маленькие, серо-синенькие, бровей совсем нет, волосы белые да жидкие… Жених был намного симпатичнее: среднего роста, коренастый, тёмно-русый, с загорелым лицом.