Глава XI

Я постарался быть веселым до конца дня. За столом я с восторгом рассказывал о красивых женщинах Боготы, нарочито превозносил грации и остроумие П***. Отцу было приятно слушать меня: Элоиза хотела, чтобы послеобеденный разговор затянулся до ночи. Мария молчала; но мне показалось, что щеки ее иногда бледнели, и к ним не возвращался их первобытный цвет, как к розам, которые в течение ночи украшали пир.

К концу разговора Мэри сделала вид, что играет с волосами Джона, моего трехлетнего брата, которого она баловала. Она терпела до конца; но как только я поднялся на ноги, она ушла с ребенком в сад.

Всю вторую половину дня и до самого вечера приходилось помогать отцу по хозяйству.

В восемь часов, после того как женщины прочитали обычные молитвы, нас позвали в столовую. Когда мы сели за стол, я с удивлением увидел одну из лилий на голове Марии. В ее прекрасном лице была такая благородная, невинная, милая покорность, что я, словно притянутый чем-то неведомым мне доселе, не мог не смотреть на нее.

Любящая, смеющаяся девушка, такая же чистая и соблазнительная женщина, как те, о которых я мечтал, – такой я ее знал; но, смирившись с моим презрением, она была для меня новой. Смирившись, я почувствовал себя недостойным взглянуть на ее чело.

На некоторые вопросы, заданные мне об Иосифе и его семье, я ответил неправильно. Отец не смог скрыть моего смущения и, обратившись к Марии, сказал с улыбкой:

–Красивая лилия в твоих волосах: я не видел такой в саду.

Мария, стараясь скрыть свое недоумение, ответила почти незаметным голосом:

–Такие лилии есть только в горах.

В этот момент я уловил доброжелательную улыбку на губах Эммы.

–А кто их послал? -спросил мой отец.

Замешательство Марии уже было заметно. Я посмотрел на нее, и она, видимо, нашла в моих глазах что-то новое и обнадеживающее, потому что ответила с более твердым акцентом:

–Ефрем бросил несколько штук в сад, и нам показалось, что, поскольку они такие редкие, жаль их терять: вот одна из них.

Мэри, – сказал я, – если бы я знал, что эти цветы так ценны, я бы сохранил их для вас; но они показались мне менее красивыми, чем те, которые ежедневно ставят в вазу на моем столе.

Она поняла причину моего недовольства, и взгляд ее сказал мне об этом так ясно, что я боялся, как бы не раздались удары моего сердца.

В тот вечер, когда семья выходила из салона, Мария случайно оказалась рядом со мной. После долгого колебания я наконец сказал ей голосом, выдававшим мои эмоции: "Мария, это для тебя, но я не смог найти твои".

Она заикалась о каких-то извинениях, когда, споткнувшись о мою руку на диване, я непроизвольным движением схватил ее за руку. Она замолчала. Ее глаза удивленно посмотрели на меня и скрылись от меня. Он озабоченно провел свободной рукой по лбу и склонил на нее голову, погрузив голую руку в ближайшую подушку. Наконец, сделав над собой усилие, чтобы разорвать эти двойные узы материи и души, которые в такую минуту соединяли нас, она поднялась на ноги и, как бы завершая начатое размышление, сказала мне так тихо, что я едва расслышал ее: "Тогда… я буду каждый день собирать самые красивые цветы", – и исчезла.

Души, подобные душе Марии, не знают мирского языка любви, но при первых ласках любимого они вздрагивают, как мак лесной под крылом ветра.

Я только что признался Марии в любви; она побудила меня признаться ей в этом, смирившись, как рабыня, чтобы собрать эти цветы. Я с восторгом повторял про себя ее последние слова; ее голос все еще шептал мне на ухо: "Тогда я буду каждый день собирать самые красивые цветы".

Глава