Среди этого рыдающего естества в моей душе царило печальное спокойствие.

Часы в гостиной только что пробили двенадцать. Я услышал шаги возле своей двери, а затем голос отца, который звал меня. "Вставай, – сказал он, как только я ответил, – Мария еще нездорова.

Доступ был повторен. Через четверть часа я был готов к отъезду. Отец давал мне последние указания относительно симптомов болезни, а маленький черный Хуан Анхель успокаивал мою нетерпеливую и испуганную лошадь. Я сел на коня, его подкованные копыта захрустели по булыжникам, и через мгновение я уже скакал по равнине долины, отыскивая дорогу в свете ярких вспышек молний. Я ехал на поиски доктора Мейна, который в то время проводил сезон в деревне в трех лигах от нашей фермы.

Образ Марии, какой я видел ее днем в постели, когда она сказала мне: "Увидимся завтра", и что, возможно, она не придет, был со мной, и, усиливая мое нетерпение, заставлял меня беспрестанно измерять расстояние, отделявшее меня от конца пути; нетерпение, которое не могла умерить скорость лошади,

Равнины стали исчезать, убегая в противоположную от моего бега сторону, как огромные одеяла, сметенные ураганом. Леса, которые, как мне казалось, были ближе всего ко мне, словно отступали по мере того, как я продвигался к ним. Только стон ветра среди тенистых фиговых деревьев и чиминанго, только усталое хрипение лошади и стук ее копыт по искрящимся кремням нарушали тишину ночи.

Несколько хижин Санта Елены оказались справа от меня, и вскоре я перестал слышать лай их собак. Спящие коровы на дороге стали заставлять меня сбавлять скорость.

В первых лучах восходящей луны вдали виднелся прекрасный дом владык М*** с белой часовней и рощами кеибы, похожий на замок, башни и крыши которого разрушились с течением времени.

Амайме поднималась вместе с ночными дождями, и ее рев возвестил мне об этом задолго до того, как я подошел к берегу. При свете луны, которая, пробиваясь сквозь листву берегов, серебрила волны, я видел, насколько увеличился ее поток. Но ждать было нельзя: за час я прошел две лиги, а это было еще слишком мало. Я уперся шпорами в задние конечности лошади, и она, заложив уши назад, ко дну реки, и глухо фыркая, казалось, рассчитала стремительность вод, хлещущих ее по ногам: она погрузила в них руки и, словно охваченная непобедимым ужасом, крутанулась на ногах и стремительно понеслась вперед. Я погладил его по шее и мокрой гриве и снова погнал в реку; тогда он нетерпеливо вскинул руки, прося дать ему все поводья, и я дал ему их, боясь, что пропустил отверстие. Он поднялся по берегу примерно на двадцать шагов, ухватился за край скалы, приблизил нос к пене и, подняв его, сразу же погрузился в поток. Вода покрыла меня почти всего, доходила до колен. Вскоре волны закрутились вокруг моей талии. Одной рукой я поглаживал шею животного, единственную видимую часть его тела, а другой старался заставить его описать линию разреза, более изогнутую вверх, так как иначе, потеряв нижнюю часть склона, он становился недоступным из-за своей высоты и силы воды, перекатывающейся через сломанные ветви. Опасность миновала. Я вылез, чтобы осмотреть обхваты, один из которых лопнул. Благородный зверь встряхнулся, и через минуту я продолжил свой путь.

Пройдя четверть лиги, я пересек волны Нимы, покорные, пеленообразные и гладкие, которые катились, освещенные, пока не терялись в тенях безмолвных лесов. Я покинул пампу Санта Р., чей дом, расположенный посреди зарослей кибы и под группой пальм, возвышающихся над его крышей, напоминает в лунные ночи шатер восточного царя, висящий на деревьях оазиса.