«Когда ваши уполномоченные, месье Пейлон, наблюдали за тем, как Марион подвергалась издевательствам и оскорблениям прямо во время уроков, и при этом никак не вмешивались, а также не оповещали об этом нас, они не выполняли своих обязанностей и более того – сами становились соучастниками. Пустив ситуацию на самотек, они позволяли мучителям действовать безнаказанно, что в итоге привело к суициду. Понимаете, месье, речь идет о серьезных нарушениях, которые допустили Ваши подчиненные, не обеспечив безопасность нашей дочери – замечательной, умной, улыбчивой, полной жизни. К нам обращались семьи, дети которых также подвергались травле одноклассниками».

В этом письме я сообщила властям о своих неоднократных обращениях к директору и его заместителю с просьбой о твоем переводе в другой класс. Они уверили меня в том, что примут «необходимые меры, чтобы урегулировать проблемы», уточнив, что не могут перевести тебя в другой класс из-за переполненности. «Вот грустная реальность, – добавила я. – Марион мертва, а ее палачи продолжают свою жизнь в колледже, будто ничего не произошло».

Я также уточнила, что в декабре 2013-го, узнавая твои оценки за триместр, я попросила классного руководителя «сообщать мне по смс обо всех изменениях в поведении Марион, которая страдает от проблем в классе». Я также рассказала о втором дневнике, найденом в твоей комнате.

«Оказалось, что Марион часто опаздывала, могла явиться на урок через двадцать пять минут после начала, хотя находилась в колледже. Но нам никто не сообщал об этом. Что происходило в течение всего того времени? Что происходит в этом колледже, где никого не смутило столь резкое изменение в поведении лучшей ученицы?»

Несколько абзацев я посвятила тем вопросам, которые мы неустанно задавали самим себе.

«Когда взрослые, которым вы доверяете, позволяют, чтобы вас оскорбляли, и не вмешиваются, когда ваши собственные друзья травят вас и угрожают вам смертью – в колледже или после уроков, в сообщениях на «Фейсбуке», – что остается делать? В своем письме Марион написала, что ее жизнь оборвалась, но никто этого не заметил».

К счастью, ты написала прощальное письмо. Если бы не те слова, что ты оставила на бумаге, мы бы думали, что ты покончила с собой из-за детской влюбленности. Мы бы никогда ничего не поняли, но ты пояснила свой жест. Ты придала ему смысл. Нашим долгом было его почтить, обращая всеобщее внимание на последствия школьной травли, которую общество взрослых привыкло недооценивать, не замечать, отстраняться.

Вот почему в этом письме я настаивала:

«Мы просим Вас взять на себя ответственность за эту трагедию и сделать все возможное, чтобы одноклассники Марион, которые отпускали угрозы устно, на уроках в присутствии преподавателей или в «Фейсбуке», были наказаны и привлечены к ответственности во имя защиты детей».

Да, нам важно было знать, что школа разделяет нашу боль, берет на себя ответственность, поддерживает нас и даже помогает нам в поисках правды. Вместо этого она заняла оборонительную позицию, словно это мы, родители Марион, были врагами и виновниками. Нам не послали даже букета цветов. Словно ты не имела к ним никакого отношения, дорогая моя.

За следующие недели я убедилась в том, насколько школьная администрация замкнулась после твоей смерти. Это напоминало некую одержимость: защищаться, отрицать проблему, делать вид, будто ничего не произошло… Я не могу также сказать, что дети осознали всю опасность школьной травли, что они научились взвешивать свои слова, задумались о том, что слова могут убить.

Однако многие родители рассказали мне, что, когда они пытались расспрашивать директора, обеспокоившись климатом в колледже, и упоминали имя Марион, он тут же сухо затыкал им рты: «Вы ничего не знаете. Молчите о том, чего вы не знаете». В пятницу, через два дня после твоей смерти, одну из мам вызвали в колледж. Директор заставил ее подписать бумаги со словами: «Ваша дочь предрасположена к суициду, Вы должны обратить на это внимание».