Затем свои опыты он перенес в Париж, возглавив театр «Мариньи». На огромном помосте Дворца спорта он поставил спектакли – исторические фрески о великих персонажах – Цезаре, Наполеоне, Марии-Антуанетте, Шарле де Голле… «Народный режиссер республики», как его назвала театральная критика, поставил «Дантона и Робеспьера», «Отверженных», «Собор Парижской Богоматери», «Юлия Цезаря», «Необычный подвиг броненосца «Потемкин» и другие представления. Особый успех выпал на долю «Человека по имени Иисус», который побил все рекорды по количеству зрителей. Идеи его постановок – Справедливость и Милосердие, Права человека и Честь, Насилие и Вера… оказались жизненно необходимыми сотням тысяч людей. «Свобода или смерть» – так назывался спектакль, поставленный им к 200-летию падения Бастилии. Дела давно минувших дней? Оссейн отвечал по-своему, превратив зрителей в членов клуба якобинцев, в депутатов Конвента. Эбер, Сен-Жюст, Карно сидели среди парижан – и трибунами становились обитые велюром кресла…
Марина с любопытством наблюдала за театральными поисками Робера. Тем более что в некоторых постановках в качестве музыканта-аккомпаниатора принимал участие их сын Пьер. Но особого восторга от «оссейнографии» она не испытывала, оставаясь сторонницей классической эстетики театра.
«Расставались мы достаточно болезненно, – подводил итог Оссейн, – но раны уже зарубцевались. Мы – близкие друзья. Иногда перезваниваемся…»
«Le Lit Conjugal» – «Королева пчел»
– …Они улетали, а мы оставались на земле. Теперь все наоборот: они там, в земле, а я вот в небесах…
Марина не узнавала Жан-Клода. В начале их знакомства Бруйе без устали шутил, балагурил, производя впечатление никогда не унывающего оптимиста. Сейчас он был грустен и сентиментален.
– Во время войны я служил на авиабазе Райяк на Ближнем Востоке. Оттуда через Иран наши летчики из эскадрильи майора Тюляна в конце 42-го года переправлялись в Советский Союз, чтобы воевать с фашистами. В первом составе эскадрильи было 14 летчиков и почти 60 авиамехаников. Увы, в их число я не попал по причине юного возраста и полного отсутствия летного опыта. Помню, мы, когда провожали их, кричали: «Вперед, райяки!» Кстати, «райяками» (по имени нашей базы) их потом называли и русские, когда в России создали эскадрилью «Нормандия-Неман»… Наши летчики были настоящими асами. Я гордился знакомством с ними. Альбер, Дюран, Лефевр… Их называли «три мушкетера», ведь они же были гасконцами…
– Как и ты? – улыбнулась Влади.
– Ну да, как и я! – К Жан-Клоду вернулось прежнее расположение духа. – Позже меня перевели в Габон, там я закончил специальные летные курсы и был зачислен в эскадрилью Артуа. Но повоевать так и не пришлось… Марина, а не выпить ли нам?
– Почему бы и нет? – Марина легко согласилась.
Едва Бруйе поднял руку, тут же подпорхнула стюардесса и, выслушав пожелания «большого босса», удалилась. Буквально через минуту она появилась вновь, уже с подносом, на котором красовалась бутылка красного вина и два бокала.
– Может быть, немного сыра? – спросил Жан-Клод.
– Конечно.
Бруйе кивнул стюардессе и поднял бокал, глядя в глаза своей соседки.
Он появился в салоне самолета, когда все пассажиры уже сидели на своих местах и дисциплинированно пристегивались ремнями безопасности. Марина мельком взглянула на нового попутчика, отметив его добротный легкий костюм, аккуратную прическу, приятный дорогой парфюм, темные глаза, доброжелательную улыбку, и не стала возражать, когда он, обратившись к ней: «Вы не против, мадам?», опустился в соседнее кресло.
Полчаса, может быть, минут сорок лета, а ей казалось, что они знакомы давным-давно. Он был внимателен, предупредителен, а главное – искренен в своей заботе о попутчице, был откровенен, рассказывая о себе, остроумен, и – слава богу! – не произносил ни слова о кино. Вначале Марину удивило и даже несколько задело это