Само слово – пол – Цветаева считала безобразным и ненавидела его. Возвращаясь к предыдущему высказыванию, спросим – почему не состоялась гроза? Рано созрев физически, душевно и духовно, Цветаева бросает вызов всему, что стремится поработить её. «Ne daigne!» – «Не снисхожу!» – вот её юношеский девиз. Не снисхожу ни до чего, что пытается поработить меня; не снисхожу именно потому, что очень хочу быть порабощённой собственными желаниями; не снисхожу ни до чего, что считаю ниже своего достоинства.

Молодая Цветаева укрепляла свою волю. Если ей очень хотелось что-нибудь сделать (встретиться с человеком, написать письмо, и. т. д.) она не делала этого именно потому, что ей очень хотелось сделать это. Она просто-напросто не снисходила до своих желаний. Легко ли укреплять волю подобным образом? Пусть желающий попробовать этот метод начнёт отказывать себе в том, что легко и доступно сделать: не съесть мороженого, когда хочется; не посмотреть фильм, когда можно и хочется; не пойти на футбол, когда любимая команда… и. т. д. Вы обнаружите, как это непросто в мелочах, не говоря уже о большем. В характере Цветаевой было удивительное качество – «несосвятимая гордость», как она сама выражалась. Не гордыня, осуждаемая православием, а именно врождённая гордость, не позволявшая ей снисходить до худшего, если она видела перед собою – лучшее и высшее. И это – во всём: в отношениях к людям, к любви, к творчеству.

В любви Цветаева выделяла, как и древние греки, самые различные формы. У греков, правда, было большое количество слов, производных от слов «эрос» и «филиа». Русский язык обходится для всех нужд одним словом – любовь: любовь к власти, любовь к пиву, любовь к отечеству, любовь к растениям, и. т. д. У нас всё – любовь. Поэтому, для той любви, которая у эллинов называлась «эротомания», т. е. безумная, страстная любовь к человеку. Цветаева находит свой собственный термин – любовная любовь, т. е. чувственная половая страсть. Цветаева обнаруживает, что лишена дара любовной любви, несмотря на то, что от природы она наделена чувственной страстной натурой. Она пишет в своём дневнике: «8 сент. 1932 г.

Есть, очевидно, люди одарённые в любовной любви. Думаю, что я, отчаявшись встретить одарённость душевную, сама в любовной любви если не бездарная, то явно (обратное от тайно) не одарённая – к этой одарённости в них тянусь, чтобы хоть как-нибудь восстановить равновесие.

Образно: они так целуют, как я – чувствую, и так молчат, как я – говорю. <…> Тянусь к их единственному дару (моему единственному – отсутствующему). <…> Только в этом они сильнее, полнее, цельнее меня. К людям высокого духа я – любовно – не влеклась, Мне было жаль их на это, себя на это».^> 37

Цветаева знает, что любовной любовью одарена не меньше других, но не явно, а тайно, а поскольку душу и дух ставит выше тела, то это стало её натурой, что и заставляет её немного сомневаться – обладает ли она этим даром, которым обладают – все. Чувственная любовь стала для неё неинтересной уже к 30 годам. Афродита Пандемос вызывает в ней такое же презрение, как и Дионис: «По мне: Дионис – мужское явление Афродиты, её единственный и истинный брат, такой же близнец, как Феб – близнец Артемиды. Пара. Чувствую это по презрению, которое у меня к обоим».^> 38

Презрение вызвано наслаждением во имя наслаждения: «Дорваться друг до друга – да, но не для услады же! Как в прорву. «Зной» – в зной, Хлынь – в хлынь, Домой. В огнь синь» Чтобы потом – ничего не было».^> 39

Когда Цветаева говорит, что она не любит любви, а дружбу ставит выше, то она говорит именно об этой – любовной любви, которая, в сущности, безжалостна к человеку и безлична. Любовная любовь это – «колодец рода и пола», где любимый – всё равно кто, чужой, первый встречный или первая встречная, которых подсовывает природа во имя своих корыстных интересов. Любовная любовь, в которую «проваливаешься как в собственный пищевод» (сравнение дано Цветаевой совершенно в духе Рабле). Мужчины с радостью влекутся к любовной любви и это одна из причин, почему Цветаева мужчин не любит. Мужчины ценят чувственные услады, и Цветаева бросает всему полу упрёк: «Должно иметь небо и для любви, другое небо, не постельное. Радужное!» («Флорентийские ночи»).