Из укрытия мы могли видеть макет железной дороги: два пути, по обоим несутся поезда, позвякивая на кое-как состыкованных рельсах и издавая ядовитый электрический запашок – как будто горящего металла. Дед сидел у чёрного трансформатора, управляющего движением поездов. Тыльная сторона шеи неизменно мне напоминала крайнюю плоть. Морщинистая, дублёная кожа, как у ящерицы, только красная. Вообще кожа его была серо-белой, как птичий помёт, кроме носа, раскрасневшегося и сильно испортившегося за годы пьянства. Его руки за годы работы стали грубыми, мозолистыми, а ногти – тёмными и хрупкими, как крылышки жука.

Дед никакого внимания не обращал на несущиеся вокруг него поезда. Он сидел со спущенными до колен штанами, на ногах лежал журнал, он хрипел быстро дёргал правой рукой в паху, и в то же время левой вытирал мокроту с горла тем же самым желтоватым носовым платком. Мы, конечно, поняли, чем он там занимается, и хотели тут же убежать. Но мы сами себя загнали в ловушку под лестницу и слишком уж боялись выйти.

Внезапно хрипение прекратилось, дед крутанулся на стуле и поглядел на лестницу. У нас душа в пятки ушла. Он встал – штаны упали – а мы изо всех сил прижались к заплесневевшей стене, и теперь уже не могли видеть, что он там делает. Моё сердце стукнулось о грудную клетку так, как будто бутылка разбилась, и я так остолбенел, что даже кричать не мог. В голове моей пронеслись тысячи разных извращений, которые дед с нами сейчас сотворит, хотя я замертво бы упал, если б он просто ко мне прикоснулся.

Снова начались хрипы, движения, шарканье по полу. Мы выдохнули. Уже можно было выглянуть из-за лестницы. На самом деле совершенно не хотелось этого делать. Но – надо.

Спустя несколько мучительно долгих минут из горла деда вырвался ужасный звук – так звучит работающий автомобильный двигатель, если повернуть ключ зажигания. Я отвернулся, но слишком поздно, ибо уже представил себе, как из его жёлтого сморщенного члена вылезает белый гной, – прям как внутренности раздавленного таракана. Когда я выглянул второй раз, он уже тем же самым своим носовым платком подтирал что наделал. Мы дождались, пока он уйдёт, тоже вылезли наверх и поклялись больше ногой в этот подвал не ступать. Может, дед и понял, что мы туда заходили, или же заметил, что ящик верстака сломан, но нам он ничего не сказал.

Алюша

Когда родители везли меня домой, я им всё рассказал. Мне показалось, что мама поверила почти во всю эту историю, если не вообще всей, а отец вроде как это всё уже знал, поскольку в том доме вырос. Папа не вымолвил ни слова, а мама рассказала, что много лет назад, когда дед ещё работал водителем грузовика, он попал в аварию, и в больнице врачи обнаружили под его одеждой – женскую. Получился семейный скандал, решили никому ничего не говорить, нас заставили поклясться. Они всё это отрицают – до сих пор. Чэд, наверное, своей матери рассказал, что видел, потому что ему потом со мной несколько лет не разрешали общаться. Мы въехали в наш двор, и я тут же побежал за дом играть с Алюшей. Она лежала у забора, содрогаясь в конвульсиях от рвоты. К тому моменту, как приехал ветеринар, Алюша уже умерла, а я рыдал горькими слезами. Ветеринар сказал, что её отравили. У меня возникло странное чувство, что отравителя я знаю.

<Брайан Уорнер> был обычным. Всегда тощий, как шнурок. Я приходил к нему домой, мы слушали пластинки групп типа Queensryche, Iron Maiden, очень много Judas Priest. Я гораздо больше от всего этого фанател, чем он… Мне казалось, что у него тогда с <музыкой> вообще ничего особенного не происходило, как, наверное, и сейчас. Наверное, ему просто повезло.