Поздним утром опухшая, растрёпанная, слабая и гордая Эльза, мучительно стесняясь вчерашнего своего срыва, язвительно выговаривала невыспавшейся Любаше: «И что ты со мной возишься, позволь узнать? Суетилась тут с каплями, таблетками, а ради чего? Ушла бы потихоньку, а я, глядишь, и загнулась бы, дорогу тебе освободила, а? И – вот он, бери тёпленьким!»

«Дура, – спокойно констатировала Любаша, с тайным удовольствием отомстив за давнее незабытое унижение и понимая, что сейчас это сойдёт с рук. – Дорогу она освободит… Кого брать-то, Эльза Валерьевна? Да он без вас – полутруп. Жить он без вас не сможет, вы уж мне поверьте! Да ладно, не будем об этом. Вам нужно в порядок себя привести, у вас на завтра съёмки на телевидении запланированы. Мыться идите!» – прикрикнула она на бледную Эльзу. Но та не слушала Любашу. «Жить без меня не сможет… Не смо-о-о-жет, правильно! А я вот смогла бы, доведись ему помереть. Смогла бы, слышишь! Смогла-а-а!» – громко, визгливо крикнула она и закрыла лицо ладонями. «Опять?!» – с ужасом подумала Любаша, но Эльза через минуту опустила руки, спокойно встала с кровати и лёгкой походкой направилась в ванную.

Через день явился Горецкий. С огромным пошлым розовым букетом и с очередным кольцом с огромным пошлым бриллиантом – комментарий Эльзы. У Любаши было другое мнение, особенно о бриллианте, но кто ж его спрашивал-то, её мнение! Неверный блудный муж валялся в ногах у жены, громко плакал, целовал ручки и молил о прощении – вот это, по мнению Любаши, было пошло. А Эльза выглядела довольной и через два дня слёз и клятвенных обещаний «простила дурака». Бонвивана хватило примерно на месяц. Дальше всё пошло своим чередом: кутежи с девочками, уже даже не с артисточками, а с откровенными… ну… вы понимаете, приходы домой под утро в пьяном угаре, следом – униженное выпрашивание прощения у Эльзы. А той, казалось, происходящее начинало нравиться: она получала своеобразное удовольствие, мучая Горецкого непрощением, презрением и игнорированием. Простив же, долго бывала бледна больше обычного, молчалива и отрешённа, оживляясь только в театре, на радио и на своих музыкально-поэтических вечерах: талантливая актриса самозабвенно любила искусство и себя в нём. Изменилось ещё одно: теперь Любаша обыскивала карманы Горецкого не для того, чтобы избавиться от непристойных сувенирчиков, а проверяя у него наличие таблеток. Да, таблеток! Желания жизнелюбивого режиссёра, сценариста, актёра и писателя перестали совпадать с его возможностями: сердце стало болеть, сбиваться с ритма, и грозный диагноз «аритмия», дамокловым мечом повисший над Велемиром, изрядно портил ему жизнь. Спасительные же таблетки он постоянно терял, забывал где-то, выбрасывал спьяну. И Любаша зорко следила, чтобы тоненький блистер с маленькими белыми шариками всегда был у Горецкого и в кармане, и на тумбочке возле кровати в спальне. А приступы повторялись всё чаще, но на уговоры лечь в клинику практически не бывающий трезвым Горецкий отвечал криком, бранью и, случалось, агрессией.

Любаша хронически не высыпалась. В постоянном внимании нуждалась слабеющая Эльза, только Любаша могла утихомирить буянящего Велемира. Кроме того, на ней лежало всё хозяйство: Эльза давно уволила и кухарку, и приходящую домработницу. Кандидат филологических наук смертельно устала. Ей не раз хотелось бросить всё и уйти, хлопнув дверью так, чтобы со стен упали фотографии её мучителей. Но идти было некуда: квартиру она сдавала, а её никому не понятная любовь якорем удерживала Любашу в этом неуютном доме.

И однажды усталая женщина уснула так крепко, что не слышала, как ввалился домой пьяный хозяин, как едко высмеивала его надменная Эльза, как в ответ он орал оскорбления – ничего этого Любаша не слышала. Она проснулась от странных звуков: как будто кто-то наносил свистящие размеренные удары по… телу?! В ночной рубашке выскочила Любаша в холл и, цепенея от ужаса, увидела страшную картину: озверевший Горецкий тонким кожаным ремнём избивал скорчившуюся на полу недвижимую Эльзу. Её густые светлые волосы были в тёмной, начинавшей уже густеть крови. Рядом валялся узкий и длинный хрустальный графин для воды. С истошным визгом Любаша набросилась на невменяемого алкоголика и с невесть откуда взявшейся силой оттолкнула его от Эльзы. Горецкий рухнул на пол и тут же отключился.