Даже в выборе эпиграфа, взятого к «Мастеру и Маргарите», есть у Булгакова аллюзия с эпиграфом Толстого к его роману «Анна Каренина»: «И мне отмщение, //И аз воздам». Эту почти софистическую формулу мог бы произнести и сам библейский (ветхозаветный) дьявол в связи с тем «отмщением», которое связано у него с его проклятием, полученным от Бога («Мне отмщение»), и за которое он воздает человеку злом, мстя человеку как созданию Бога – и это его возмездие («И аз воздам»). Ту же мысль: «Я – часть той силы, //Что вечно хочет зла //И вечно совершает благо» – выражает и Мефистофель-Воланд (у Булгакова и Гёте).

Эпиграф, взятый Толстым к «Анне Карениной» из Второзакония из Ветхого Завета, как и эпиграф из Гёте, взятый Булгаковым к своему роману, показывают, что Добро и Зло – это взаимосообщающиеся сосуды, наполнение которых постоянно переливается из одного в другое при малейшем его наклоне – то в одну, то в другую сторону. По своей природе человек богоцентричен, а по своей воле он часто диаволоцентричен. Если его сосуд зла наклонится в сторону уменьшения, то все то зло, которое он содержал, перельется в чашу добра.

В конечном итоге, проблема человека не может быть правильно и окончательно решена, если правильно не разрешится проблема Бога и диавола. Еще Достоевский, как библейский Иов, мучаясь проблемой человека, распознал, что жизнь его, по сути, распята между Богом и диаволом. Каждый человек, в силу своего человеческого естества, распинаемый на этом древе, проживает жизнь как опасную драму своего земного существования, находясь попеременно то по одну, то по другую сторону «животворяща древа» (этот образ мы неоднократно встречаем и в произведениях Пушкина). Каждая мысль и каждое чувство, всякое желание и всякое действие приближают человека к Богу, либо к диаволу. Хочет он того или нет, но он или с Богом, или с диаволом, ибо третьего не дано.

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

А. С. Пушкин. «Пророк» (1826)

…в этот момент… в аллее показался…

М. А. Булгаков.

«Мастер и Маргарита» (1926)

Тема «ожидания пророка». Роман Булгакова начинается почти как стихотворение Пушкина «Пророк» («В пустыне мрачной я влачился») – с описания безлюдных и пустынных улиц Москвы (что в реальности представить себе почти невозможно, и этот факт сам по себе выглядит у Булгакова, если не мистическим, то несколько фантастическим): «…во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, <…> пуста была аллея» (гл. 1). Город не случайно превращается у Булгакова в раскаленную «пустыню», которая здесь – есть мифологема, отсылающая нас к своему первообразу – пустыне пушкинского «Пророка» (1826), тем самым связуя в единый миф стихотворение Пушкина и роман «Мастер и Маргарита». Пейзаж мрачной пушкинской пустыни «Пророка» преобразовался у Булгакова в знойную пустоту московских улиц – с очевидным отсутствием в них какой-либо жизни (как выясняется впоследствии, не только материальной, но, в первую очередь, духовной жизни: «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»; гл. 3). Эту картину некой созданной Булгаковым «пустыни» довершает назойливое описание жары и зноя («в чрезвычайно жаркое время, под вечер», «в час небывало жаркого заката»). Герои, появляющиеся на этом фоне (о которых мы узнаем, что они писатели), испытывают нестерпимую жажду: «Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пестро раскрашенной будочке с надписью «Пиво и воды»