Как-то раз примерно вот на этом месте я так упала во сне на Семёна. У дедушки твоего, Льва Ароновича, – ты ведь помнишь его? – удивительный был человек, умный, добрый, внимательный, – так вот, у него был сводный брат, Семен.

– Сводный брат – это как? – Марека заметила, что бабушкина шоколадка уже кончилась, и незаметно подсунула ей свою, недоеденную.

– У Лёвы мама умерла очень рано, сердце было плохое. Ему всего два года было. Отцу его, Арону Давидовичу, – тоже, кстати, замечательный, просто выдающийся человек был, – тяжело было одному с маленьким ребенком на руках – он же наукой всю жизнь занимался, профессором еще в молодости стал. Родственники помогли найти няню для Лёвы. Так появилась в доме Софья Наумовна, какое-то очень дальнее родство с Моисеем у неё тоже было. Тогда это была молоденькая красивая девушка Софочка со своим ребенком на руках – с Сеней. У нас принято друг другу помогать: если бы не Арон Давидович, ей бы, наверное, тяжело в жизни пришлось. А так она с Сеней поселилась в этой самой квартире, где мы все сейчас живем, воспитывала Лёву, как-то вела хозяйство, потом они поженились с Ароном, а мальчики росли вместе, как братья. Они всегда были уверены, что родные братья. Я всю эту историю только после смерти Сени узнала… О чём я говорила?

– Что однажды здесь уснула и упала на Семена.

– Да! Интересная история получилась… Я ведь тогда очень хорошо танцевала. В балете невероятно трудно пробиться, надо обладать либо исключительным талантом, либо большими связями. Никаких таких связей у родителей моих не было. Похоже, я действительно была талантлива. Был дар, которым я наслаждалась, упивалась. Да я только им и жила тогда… Я уже танцевала Жизель, Одетту, Сильфиду, конечно, танцевала Умирающего Лебедя. Не в Большом, до этого еще не дошло – на других московских сценах, на конкурсах, ездила с труппой на гастроли.

– Ты танцевала в «Лебедином озере»?! Ты можешь так танцевать?! Я три раза этот балет по телевизору смотрела. Он так нравится мне, что теперь я могу видеть его в любое время – я все помню. И музыку, и движения. Закрываю глаза и смотрю.

– Надо же… Я и не думала, что ты балетом интересуешься. Обещаю, что свожу тебя на самые лучшие балеты в Москве. Вот закончится гастрольный сезон, и мы с тобой все увидим. По телевизору – это совсем не то… – Руфина Семеновна глубоко и надолго задумалась. Марека терпеливо ждала. Пауза слишком затянулась.

– Ты говорила про Семена. Про то, как уснула здесь однажды.

– Да! Сеня увидел меня на каком-то концерте. А потом стал ходить на всё, что я танцевала. Я не замечала его, потому что ничего кроме своего балета не видела. В общем, в тот день он оказался рядом со мной на лавочке. И во сне я упала ему на плечо. В общем, мы познакомились.

Это он рассказал мне, что Анна Павлова тоже караимка. Вернее, полукровка – мать русская, а отец караим. Виделись мы с ним редко, потому что у меня репетиции, концерты почти без отдыха, без выходных. Но мне очень хорошо было с Сеней. Говорили о балете, о Павловой – почему-то это было ему интересно, о городе Чуфут-Кале, у подножия которого я выросла, о том удивительном чувстве полета, что рождается там, на скале. Все собирались вместе туда съездить, ведь считается, что именно там священная земля караимов. Вместе не получилось…

А Павлову я как-то по-другому стала воспринимать. Всё искала про неё что-нибудь человеческое, а не сухие восторженные строки в энциклопедиях и описание репертуара. В «Ленинке» нашла мемуары Дягилева, её импрессарио, Фокина, который был её партнером, а потом и постановщиком танцев, читала их переписку. Кстати, после этого поняла, что именно в письмах, в дневниках, которые не исправляют, чтобы приукрасить и приподнять себя, – именно в таких вот разговорах и внутренних монологах можно найти все самое настоящее. То, что было на самом деле, а не то, как это кто-то потом захотел представить…