На их улице жила черная пьяница Титими. Когда Марат был совсем маленький, она дружила с Намон, и к ней относились почти так же почтительно, как и к старой ведьме. Но однажды старухи поссорились, и Намон наслала на Титими безумие. Та ходила по улицам, падала в лужи, кричала, что она старая обезьяна. Она показывала прохожим свою сморщенную грудь и говорила, что раньше у нее было сосцов как у собаки, а потом они куда-то делись. Так продолжалось месяц, а потом она пропала. Весь этот месяц над ней смеялись. Смеялись не стесняясь, смеялись без злобы, прямо ей в лицо. Она тоже смеялась, пуская слюни на свою обвисшую плоть. Иногда ей помогали. Она брала у людей из рук фрукты и ела их, словно какая-то зверушка. Марат хорошо помнил, что чаще других ей помогали те, кто больше всего смеялся. Она стала маленьким бродячим цирком. Достопримечательностью их квартала.

Сейчас он смотрел в смеющееся лицо Ульриха и понимал, что он для него тоже что-то вроде диковинного уродца. Клавинго всегда знал, что Марат может ударить. Белый этого не знал. Он думал, что недосягаем, что Марат просто не посмеет на него напасть.

– Я рад, что ты готов принять идею нашего сотрудничества, – сказал Ульрих, – но боюсь, оно будет выглядеть немного иначе, чем ты сейчас себе представляешь.

Слишком витиеватая речь.

– Как? – спросил Марат.

– Мы дадим тебе образование.

– У меня есть образование.

– Какое?

– Я умею читать, писать и считать.

Ульрих издал неопределенный звук.

– Протестантская школа для бедных, сэр, – сказал Фахид. – Роберт уверял, что мальчик смышленый, но учится лениво.

– Хорошо, – крякнул белый. Он потянулся вверх, дернул за какой-то штырек, и вниз вывалилась небольшая панель с карманами. – А какие там еще были предметы?

– Священное писание, – ответил Марат.

– Мировая история? Другие языки? – Ульрих достал из кармана на потолке пачку бумаг и развернул ее у себя на коленях. – Ты читаешь и пишешь по-французски?

Марат не ответил. Ульрих снял с верха папки тройку сброшюрованных вместе листов гербовой бумаги и протянул ее Марату.

– Что это?

– Договор, который я могу предложить тебе от имени твоего отца.

Марат взял бумагу. Он испытал смутную растерянность от вида рядов этих черных печатных букв. Как книга.

– И что с этим делать?

– Прочитай. Если будешь согласен, подпиши. Если нет, уходи.

– Кроме этой бумаги, мой отец мне ничего не даст?

– Ничего. Но ты можешь получить все, что здесь написано.

Марат секунду смотрел в глаза Ульриха. Тот больше не лыбился. Подросток перевернул бумагу в руках.

– Ты не против, если мы прокатимся по городу, пока ты читаешь?

– Куда? – спросил Марат.

– Я хочу показать тебе колледж, где ты можешь учиться. Увидеть лучше, чем читать, ведь так?

– Но мне не нужно больше учиться. Я все знаю.

Белый рассмеялся.

– Никто не знает всего. Даже я.

Марат подумал, что никогда еще не катался на машине.

– Ладно, – согласился он, – поехали.

Джип мягко тронулся. Марат наблюдал, как толпа за окнами заскользила и исчезла из виду. Они ехали по самой богатой части Ямусукро. Здесь были многоэтажные дома. В просветах между ними то и дело мелькал собор. Солнечный свет стальным бликом лежал на его куполе. Белый не прав. Нотр-Дам-де-ла-Пэ знает все. Беда в том, что он ничего не хочет.

Марат склонился над документом. Он знал, что взрослые читают молча, и старался не бормотать, но у него не всегда получалось. Он чувствовал насмешливое, снисходительное внимание трех мужчин: расслабленная рука Ульриха на сиденье, молчаливый затылок Фахида, редкие взгляды шофера.

– Если ты так плохо читаешь, тебе будет трудно в колледже, – предупредил белый.