Решение далось нелегко. Мозг работает быстро, а воображение действует невероятно живо. Я представил первобытную бездну и затерянный в ней тесный металлический ящик, ощутил затхлый, дважды использованный воздух, явственно увидел, как провисают, прогибаются под огромным давлением, расходятся по швам стены хлипкого убежища, как сочится из каждого сочленения, проникает в каждую щель соленая вода, заливая пол и поднимаясь все выше. Ужасная, кошмарная медленная смерть! Но на меня неотрывно смотрели горящие вдохновением глаза профессора Маракота – преданного рыцаря и святого мученика науки. Подобный энтузиазм чрезвычайно заразен, а если и свидетельствует о сумасшествии, то, по крайней мере, благороден и лишен корысти. Поймав искру божественного пламени, я вскочил и протянул руку.

– Профессор, я готов идти с вами до конца!

– Так я и знал, мой юный друг, – отозвался Маракот. – И выбрал вас вовсе не за те крупицы знаний, которыми вы обладаете, и даже не за близкое знакомство с крабами и прочими морскими созданиями. Вы наделены другими, более полезными в данном случае качествами, а именно любознательностью, верностью и мужеством.

С этой скупой похвалой, в один миг лишившись будущего и жизненных планов, я покинул каюту профессора Маракота. Увы, последняя шлюпка отправляется на берег через пять минут. Просят срочно сдавать почту. Теперь одно из двух, дорогой Толбот: либо больше вы никогда не получите от меня ни строчки, либо через некоторое время придет письмо, поистине достойное вашего заинтересованного внимания. В первом случае сможете заказать плавучий могильный камень и бросить его в море где-нибудь южнее Канарских островов. Весьма уместной будет такая надпись: “Здесь или где-то неподалеку покоится то, что рыбы оставили от моего друга Сайруса Дж. Хедли”».

Второй документ представляет собой неразборчивую радиограмму, полученную сразу несколькими судами, в том числе и пароходом королевской почты «Арроя», третьего октября 1926 года в три часа пополудни. Следовательно, радиограмма была отправлена всего лишь через два дня после отправления «Стратфорда» с острова Гран-Канария, что явствует из письма мистера Хедли и приблизительно соответствует времени, когда в двухстах милях к юго-западу от порта Лас-Пальмас норвежский барк заметил затонувший во время жестокого шторма пароход. Удалось разобрать следующий текст:

«Лежим на боку. Положение безнадежное. Уже потеряли Маракота, Хедли, Сканлэна. Местоположение неясно. Носовой платок Хедли найден на конце глубоководного лота. Да поможет нам Бог! Пароход “Стратфорд”».

Эта неразборчивая весточка стала последним сообщением злополучного судна, причем часть его показалась настолько странной, словно радист передавал текст, находясь в бреду. Однако сомнений в печальной судьбе парохода и его команды не осталось.

Объяснение загадки – если можно считать это объяснением – следует искать в записях, сохранившихся внутри странного стеклянного шара, но прежде всего необходимо представить читателям появившийся в прессе лаконичный отчет об обнаружении шара. Привожу дословно запись из бортового журнала судна «Арабелла Ноулз», перевозившего уголь из Кардиффа в Буэнос-Айрес. Командовал экипажем опытный капитан Эймос Грин:

«Среда, 5 января 1927 года. 27,14 градусов широты; 28,00 градусов западной долготы. Погода теплая. Небо голубое, с низкими грядами перистых облаков. Море застыло в неподвижности, словно зеркало. Во вторую склянку средней вахты старший дежурный офицер сообщил, что заметил, как из воды будто бы выпрыгнул блестящий круглый объект и тут же упал обратно в океан. Сначала наблюдатель принял его за неведомую рыбу, но, посмотрев в бинокль, увидел серебристый шар – настолько легкий, что он не плыл, а скорее лежал на поверхности воды. Первый помощник тотчас позвал меня, и я увидел необычное явление собственными глазами: объект размером с футбольный мяч ярко светился в луче прожектора правого борта, хотя расстояние до него составляло не меньше полумили. Я остановил двигатели и спустил шлюпку под командованием второго помощника капитана. Он подобрал находку и доставил на судно.